Перечитывая последние записи, Александр испытывал неловкость. Он невольно начал сравнивать себя с ним, пытаясь оправдать чувства и поступки деда. Многие говорят, что не терпят лжи, но на самом деле только и желают, чтобы их обманули. Поэтому Александр предпочитал жить один. Он был, только когда оставался наедине с собой. Бушующая стихия превращалась в гладкую зеркальную поверхность, и он мог заглянуть внутрь. Если бы это одиночество нарушалось, то исчезла бы последняя возможность узнать, что лежит на дне.

С женами друзей Александр не спал. Обманутым супругам не сострадал, но и участвовать в игре отказывался. Он давно определил для себя границы, которые никогда не переступал. Только так можно было не сойти с ума. Но, с другой стороны, он знал, что иногда обстоятельства складываются таким образом, что люди плюют на все правила.

Многие из его женщин были чьи-то, так было проще, но о той части их жизни он ничего не знал. Она его не интересовала. На него часто накатывала брезгливость к самому себе. И люди, жаждущие его общества, вызывали в нем отвращение.

Но если предположить, что когда-нибудь он нарушит собственные правила и совершит подлость, то скорее всего это будет вызвано не чрезвычайными обстоятельствами, а сиюминутным порывом, вспышкой злости или случайной глупостью.

Ревность. Последний раз он испытывал нечто похожее десять лет назад. Теплый вечер в конце лета, чужая квартира, кухонный стол, заставленный бутылками и пепельницами с окурками, хохот пьяных. Остались смутные воспоминания. Завеса табачного дыма, ее взгляд, который он поймал, как жужжащую муху в кулак, а когда разжал пальцы, там ничего не было. Ощущение беспомощности.

Много страниц дневника было посвящено бесконечному поеданию себя. Подозрения, наблюдения, страдания. Та же беспомощность. Александр перечитывал некоторые строчки с чувством странного мазохистского наслаждения.

16 августа

Вчера я вел себя ужасно. Я должен был открыть вечер, произнести первые поздравительные слова. Но не смог… Мне кажется, что все вокруг знают. Все смотрят на меня как на больного, которому пока не известен смертельный диагноз. Едва прикрытое, жалкое сочувствие. Я хотел поговорить с ним, но не в день рождения, это невозможно.

18 августа

Во сне она смеялась… В шахматах он никогда никому не уступает. Пожалеет ли сейчас? Она думает, что я шпионю за ней, но это не так. Или так?

25 сентября

Ангел исчез. Она никогда не снимала его, даже когда принимала ванну. Никогда, никогда. Мне кажется, я схожу с ума. Это больше чем украшение, это талисман, сохраняющий нашу любовь. Я не смогу жить без нее. Потеряла на море… это ужасно. Она так спокойна, как будто ничего не произошло. Надо написать в Канны, пусть ищут ангела и дневник Пусть ищут нас.

* * *

Александр приподнялся с подушек и посмотрел на часы. Половина восьмого вечера, он почувствовал, что проголодался. За окном стемнело. Мадлен протянула руку и медленно провела пальцем по его позвоночнику снизу вверх. Ему захотелось, чтобы она ушла.

Всю дорогу от дома Перро до гостиницы они молчали, так же молча поднялись в номер, зашторили окна и разделись. Александр снова почувствовал накатывающую на него усталость. Голубые, белые таблетки… он ощутил их горьковатый вкус на языке, и к нему вернулась легкость. Реальность, никем не редактируемая, местами безобразная, утомляла, высасывала последние силы.

Откуда эта болезненная вялость, пустота? Внутри высохший колодец и гулкое эхо.

— Сколько у тебя любовниц? — Мадлен прервала затянувшееся молчание.

Он поморщился:

— В постели нас было двое.

— Ты знаешь, о чем я.

Тонкие темные брови Мадлен сдвинулись, превратившись в одну непрерывную линию поверх поблескивающих в полумраке глаз. В такие минуты она казалась старой. Он подумал о маленькой груди Наташи. Обычно он не испытывал огромного наслаждения с моделями. Но Наташа… Наташа была исключением. Разнообразный секс с простыми разговорами. Он почти скучал.

— У меня много знакомых женщин.

— Ты со всеми спишь?

— Не со всеми, но с некоторыми сплю. — Он поднялся с кровати и начал одеваться. Достал из сумки свежее белье, открыл шкаф и снял с вешалки аккуратно повешенные брюки.

— Когда мы были вместе, ты говорил, что не изменяешь.

Он чувствовал, как Мадлен продолжает сверлить глазами дырку в его голой спине.

— Поэтому мы расстались, — сказал он, не оборачиваясь.

— Ты не сможешь прожить так всю жизнь.

В точности как его мать. Он повернулся и скользнул по ней любопытным взглядом.

Великолепное зрелое тело для удовольствия и воспроизводства. Раньше, когда она хотела поскандалить, всегда выбирала именно этот момент. Расхаживала голой и разглагольствовала.

— Почему? Мне нравится моя жизнь. — Он сказал это нарочно, зная, что окончательно выведет ее из себя.

— Перестань! — резко оборвала его Мадлен. — Ты постоянно лицемеришь, называешь себя циничным подонком, а сам наверняка считаешь себя святым! Ждешь любви, ждешь чего-то особенного. Разве я не права? Ты все время что-то ищешь, теперь дневник…

Смирившись с неизбежным, Александр опустился в кресло.

— В нашем возрасте, — назидательно сообщил он, — любовь как ветрянка: заражаются только те, кто не переболел в детстве. И очень тяжело переносят болезнь, бывают летальные исходы. Ты же не хочешь, чтобы я умер? — он ласково улыбнулся. Кулаки Мадлен непроизвольно сжались. — И потом, я не называю себя подонком, я очень хороший человек, попавший в очень плохие обстоятельства.

— А что хорошего ты сделал, человек? Снял один фильм, трахнул миллион баб?

— Снял, — он невозмутимо кивнул, — трахнул. Может, повезет и удастся все это повторить.

— Ты сука! — закричала она. Это слово получалось у нее почти без акцента. — Ты специально издеваешься надо мной! Ты жестокий, неблагодарный! Ты сдохнешь в одиночестве!

Он встал с кресла и подошел к ней вплотную.

— Давай остановимся на этом, — тихо произнес он. — Сегодня наша последняя ночь в Париже. Сходим поужинать.

— Я не хочу есть. Я поеду домой.

Он протянул руку, но она отстранила ее. Хлопнула дверь ванной, из душа с шумом полилась вода. Оставшись один, Александр закончил одеваться и вышел из номера.

* * *

В фойе оказалось на удивление много народу, гости толпились у стойки, сидели в мягких креслах, окруженные багажом. Александр позавидовал их веселому возбуждению, свойственному всем путешествующим. Он постоял в холле, наблюдая за суетой, ощущая энергию, бегущую по чужим телам, как по проводам.

Ему стало легче. Насвистывая, он спустился вниз, в бизнес-центр. Он провел за компьютером меньше сорока минут. Именно столько потребовалось, чтобы бесповоротно изменить свою жизнь. Отправив последние письма, он заплатил за распечатанные листы, сложил их вдвое и запечатал в конверт.