Верлен шел по запорошенной снегом булыжной дорожке и дрожал. Ему было очень холодно. Он замерз сразу же, как только вышел из Центрального парка, и так и не смог согреться, пока ехал в Милтон. Верлен включил печку в машине на максимальную температуру в попытке избавиться от холода, и все же его руки и ноги закоченели. Он не мог объяснить, что именно так подействовало на него — сама встреча или чрезвычайно болезненный вид Персиваля Григори. В Григори было что-то жуткое и тревожащее, но Верлена не так-то просто обвести вокруг пальца. Он отлично чувствовал людей. За несколько минут общения он получал основную информацию о человеке, и первое впечатление его почти никогда не обманывало. В присутствии Григори Верлен слабел, накатывало какое-то опустошение, он сильно мерз.

Встреча днем была второй по счету, и Верлен надеялся, что последней. Если расследование пойдет, как запланировано, то этот работодатель больше никогда не возникнет на его горизонте. Кожа у Григори такая прозрачная, тонкая и бледная, что сквозь нее можно рассмотреть сетку голубых вен. Глаза покраснели от жара, он держался на ногах только с помощью трости. В таком состоянии человек обычно едва может подняться с постели, не говоря уже о деловых встречах на улице в метель. Но гораздо более странно, что он послал Верлена в монастырь без конкретных указаний. Это было импульсивно и непрофессионально для обычного нанимателя, но именно так Верлен, в общем-то, и воспринимал Григори — как ненормального коллекционера.

В стандартном договоре на проведение исследований имелся пункт с требованием разрешить посещение частных библиотек, но эта библиотека была гораздо консервативнее остальных. Он думал, что библиотека Сент-Роуза будет маленькой, старомодной, полной горшков с папоротниками и всяких дурацких изображений агнцев и детей, — то есть с той самой дрянной обстановкой, которую верующие женщины считают очаровательной. Он представлял библиотекаршу мрачной скрюченной старушенцией лет семидесяти, с одутловатым лицом, не понимающей всей ценности доверенных ей сокровищ. Он не надеялся найти в Сент-Роузе красоту и удовольствие — то, что заставляет примириться с жизнью. Раньше он не бывал в женских монастырях. Он вырос в семье агностиков и академиков, людей, которые не любили говорить о своих религиозных взглядах, как будто разговор о вере окончательно уничтожил бы ее.

По широким каменным ступеням Верлен поднялся к входной двери и постучал в деревянную створку. Постучал во второй раз, в третий, попытался найти звонок или домофон, чтобы привлечь внимание сестер, но ничего не обнаружил. Как человек, часто забывающий запереть дверь собственной квартиры, он нашел довольно странным, что кучка монахинь-бездельниц так печется о своей безопасности. Раздосадованный, он отошел в сторону, достал из кармана фотокопии чертежей и начал их просматривать в надежде найти другой вход.

Взяв реку за основной ориентир, он определил, что главный вход должен располагаться с южной стороны. В действительности же вход был с западного фасада, обращенный к воротам. Согласно карте — как теперь он называл чертежи, — церковь и часовня должны занимать заднюю часть двора. Но если он правильно прочитал эскизы, то здания расположены совершенно по-другому. Ему становилось ясно, что архитектурные планы не совпадали со строением, возвышающимся перед ним. Заинтригованный, Верлен пошел вокруг монастыря, сравнивая кирпичные стены с нарисованными чернилами. Нужных ему построек не было там, где им надлежало быть. Вместо двух разных строений он обнаружил массивную смешанную кладку из старого и нового кирпича и раствора, как будто эти здания сперва нарезали, а потом соединили в фантастический коллаж.

Зачем это Григори, Верлен не мог сказать. Впервые они встретились на художественном аукционе, где Верлен помогал продавать картины, мебель, книги и драгоценности известных семей «позолоченного века». Там был прекрасный набор серебра, принадлежащий Эндрю Карнеги, набор отделанных золотом молотков для крокета с выгравированными инициалами Генри Флэглера, мраморная статуэтка Нептуна от Брейкеров, ньюпортских родственников Корнелиуса Вандербильта Второго. Аукцион оказался скромным, заявок пришло меньше, чем ожидалось. Персиваль Григори предложил высокую цену за несколько лотов, которые когда-то принадлежали жене Джона Д. Рокфеллера, Лоре Селестии «Сетти» Спелман.

Верлен достаточно знал о семье Рокфеллер, чтобы понять, что в этих лотах не было ничего особенного. И все же Григори очень хотел их заполучить, назначив цену, гораздо выше ожидаемой. Позже, когда последние лоты были проданы, Верлен подошел к Григори, чтобы поздравить его с покупкой. Они пустились обсуждать Рокфеллеров, а потом продолжили перемывать косточки «позолоченному веку» за бутылкой вина в баре напротив. Григори восхищался знаниями Верлена о семействе Рокфеллер, живо интересовался его исследованиями в Музее современного искусства и наконец спросил, не желает ли он выполнить частный заказ, связанный с этим предметом. Григори взял его номер телефона. Вскоре после этого Верлен стал работать на Григори.

Верлен питал особые чувства к семье Рокфеллер — он написал докторскую диссертацию о ранних годах Музея современного искусства, учреждения, которое не существовало бы без надзора и патронажа Эбигейл Олдрич Рокфеллер. Увлечение Верлена историей искусств началось с интереса к дизайну. Он посетил несколько занятий на факультете истории искусств в Колумбийском университете, потом еще несколько, пока не понял, что его интересует не современный дизайн, а идеи постмодернизма: примитивизм, отход от традиций, предпочтение настоящего прошлому — и, наконец, женщина, которая помогла построить один из самых больших музеев современного искусства в мире, — Эбигейл Рокфеллер. Верлен прекрасно знал, а его референт часто напоминал ему, что в глубине души он не ученый. Он был неспособен систематизировать красоту, сводя ее к сухой теории и ссылкам. Он предпочитал яркие, заставляющие замирать сердце цвета Матисса интеллектуальной суровости русских педантов. Написав дипломную работу, он не стал рассматривать искусство более рационально. Зато он научился разбираться в мотивах создания произведения.

Работая над диссертацией, он восхищался вкусом Эбигейл Рокфеллер. После нескольких лет изучения предмета он ощущал себя младшим экспертом по связям семьи Рокфеллер в мире искусства. Часть его диссертации опубликовали в престижном научном журнале год назад, после чего Колумбийский университет предложил ему должность преподавателя.

Если бы все пошло по плану, Верлен закончил бы диссертацию, нашел способ упростить ее и, если бы сошлись звезды, опубликовал бы ее. Но сейчас его работа представляла собой сплошную неразбериху. Его архивы превратились в спутанный клубок информации, где перемешались тысячи фактов и невообразимое количество портретов. В папках хранились сотни копий документов — каждый кусочек знания, каждая бумага, каждое сообщение, которые он находил в процессе исследований. Верлен считал, что у него собрана самая исчерпывающая информация. Он очень удивился, когда выяснилось, что в те самые годы, по которым он специализировался, в годы, когда Эбигейл Рокфеллер была с головой погружена в работу с Музеем современного искусства, она вела переписку с монастырем Сент-Роуз.

Верлен обнаружил это, когда год назад ездил в Архивный центр Рокфеллеров. Он проехал двадцать пять миль на север от Манхэттена к Сонной Лощине — живописному одноэтажному городку — и Кейп-Коду на Гудзоне. Центр занимал двадцать четыре акра земли на вершине холма. Он размещался в огромном каменном особняке, принадлежавшем второй жене Джона Д. Рокфеллера-младшего, Марте Берд Рокфеллер. В большой бетонной пристройке находилось хранилище с температурным контролем. Верлен припарковал «рено», закинул на плечо рюкзак и поднялся по лестнице. Удивительно, сколько денег было у семьи и как они смогли окружить себя такой бесконечной красотой.