своего сыночка внаймы и говорит хозяину: «Вы работать его не очень-то заставляйте, а если к обеду запоздает, то и побить можете».

Все рассмеялись, Дмитрий закурил, свернув козью ножку из дядькиного самосада.

— Вы, наверное, еще и не завтракали? — посочувствовал крестьянин.

— Что нет, то нет, — вздохнул Кравчинский. — Но не в этом беда. Хуже, что нечем завтракать.

— Поможете наложить воз — гляди, и завтрак найдется, — сказал дядька.

— Да мы с радостью, — в один голос ответили путники. — Хотя поначалу, конечно, надлежало бы позавтракать, а потом уже работать, но мы не гордые.

...К обеду дотянулись до села. Хозяйство крестьянина — звали его Устином, Устином Хрущем — на пригорке, который, облепленный хатками, хлевами да сараями, широченной шапкой возвышался в центре села. Не бедняк Хрущ, но и не богач. И что больше всего обрадовало Сергея и Дмитрия — это недостроенная хата, зиявшая пустыми проемами окон и дверей, выпиравшая голой крышей. Они чувствовали, что дядька не случайно пригласил их, по дороге все уточнял, умеют ли они плотничать и вообще не из мастеровых ли. Надежды оказались не напрасными. За обедом Устин Хрущ сказал:

— Видели, хлопцы, непокрытую хату? Так вот, покроете — будем сватами, а нет — обедайте, могу чего-нибудь и на дорогу дать — и с богом.

Нанимавшиеся переглянулись.

— Надо посмотреть.

— Пойдите посмотрите. За работу спрошу, люблю, чтобы аккуратно.

Пообедав, пошли на огород, где стояла новая хата, долго осматривали ее, прикидывали.

— Правду говоря, страшновато, — сказал Сергей. — Никогда не приходилось крыть, да еще дранкой.

— Научишься. Я немного смыслю в этом деле, — успокоил его Клеменц. — Запросим с него не очень много, согласится. И доволен будет. А человек он, видно, хороший, сговорчивый. Лучшего не найдем.

На том и порешили.

— Вот вам инструмент, вот материал, с утра и начинайте, — сказал Хрущ.

Пока примеривались, было как-то боязно, вроде неловко, а как приступили к работе, откуда взялись сообразительность и уменье. Правда, если бы не Дмитрий, Сергею не справиться бы с этой мудреностью. Вроде ничего сложного, а возьмешь дранку, вертишь ее, не знаешь, какой стороной положить, как подогнать и прибить, чтобы не лопнула, не раскололась. Дмитрий же будто всю жизнь только это и делал. Золотые руки! Даже хозяин — на что уж придирчив — и тот похваливает. Придет, посмотрит — и языком прищелкнет. Ничего, мол, не скажешь, работа на совесть.

Сергей стоял на выстеленном глиной чердаке, высунувшись сквозь густо набитые слеги, — любовался побратимом.

— Из тебя, Дмитрий, хороший вышел бы мастер.

— Почему вышел бы? Может, я уже мастер?

— Не-ет, умение еще не искусство. Для мастера многое требуется. Нужна большая любовь... к людям, их обычаям... А мы с тобой ремесленники... Жить бы нам где-нибудь в селе. Строили бы хаты — высокие, с широкими окнами, резными крылечками.

— Подавай живее дранку, — не поддержал его мечтаний Клеменц. — Да и сам подключайся к укладке.

— Это на меня, видишь ли, высота действует, — продолжал свое Сергей, глядя задумчиво на старые, замшелые крыши, на осеннюю позолоту садов, за которыми начинались и тянулись вдаль, в безграничные просторы, поля. — Как чудесен мир! Сколько красок, голосов, какое небо!.. Слышишь, жаворонок... Поздний какой-то... У нас в Таврических степях их тысячи. От них весной, бывает, небо звенит.

Клеменц отложил молоток, закурил.

— А я любил блуждать по берегам Волги! Дом наш стоял неподалеку, и мы, мальчишки, целыми днями пропадали на реке. Вот где птицы! Весною или осенью, когда перелет, тучами вьются над плесами и камышами. А крику, писку!.. Будто в каком неземном царстве. — Он немного задумывается, смолкает, в глазах его светится легкая грусть. — Люблю осень. Такую, как вот сейчас. — Обводит взглядом окрестности. — С бабьим летом, листопадом и с ветерком... Чудесно! Идешь, а листья под ногами шу-шу... И падают тебе на плечи, на голову... А небо чистое-пречистое, совсем прозрачное...

— Как думаешь, Дмитрий, — вдруг прерывает его Сергей, — нашему хозяину можно довериться? Можно с ним откровенно?

— По-моему, да.

— Он, кажется, догадывается, что никакие мы не работники. Думаешь, случаен тот намек на соседнего помещика, которого арестовали? Испытывает нас, пробует. Надо бы с ним завести разговор. Не пойдет же он сразу к старосте. А в случае чего убежим. Ищи ветра в поле.

— Пожалуй, надо, иначе мы и в самом деле превратимся в отхожих промысловиков.

Искать повода для такого разговора не приходилось. Почти каждый вечер, когда не было никаких неотложных дел, хозяин подсаживался к работникам на завалинку или на бревна, для начала заводил разговор о погоде («Хотя бы успеть покрыть хату до дождей»), о том о сем, а потом будто ненароком касался, как он говорил, «щепетильных делов». Подходил к ним по-своему, издалека, чтоб и подозрения не вызвать, и кое-что выведать. Рассказ про соседнего помещика, которого арестовали, он начал так: «Купил вот овес на семена». — «Хороший?» — «Не так, чтоб очень. У нас только у одного человека хороший овес, но не продает, боится конкуренции». — «У кого же это?» — «Э-э, был такой, да сплыл. Сосед нашего помещика... Вот это овес». — «А что же с ним?» — «С кем?» — «Да с помещиком, соседом вашего помещика». — «Э-э, долго рассказывать...»

Сегодня хозяин пришел к сараю, где Сергей и Дмитрий ночевали, сел на охапку сена, помолчал, подумал, а потом сказал:

— Ну, ребята, как хотите, за четыре дня, до воскресенья, надо закончить работу. Бабка Овдя предсказывает — дожди начнутся.

— Если так, постараемся, — ответил Клеменц.

— Вот, ребята, бабка так бабка! Ей, может, лет сто, но уж как скажет, будто в воду глядит. Еще когда реформа намечалась, так она и говорит: прислушивайтесь, люди добрые, великое писание будет вам от самого наместника божьего. Оно, мол, давно уже должно быть, да господа держат его под семью замками... Теперь и докажите, что бабка Овдя неправду говорит.

— Все это выдумки, — возразил Сергей. — Никто ничего не прятал. Только царь да помещик — два сапога пара. Они-то и сделали так, чтоб и после