за тридевять земель, а его жена — гибнуть в расцвете сил и красоты?.. Неужели только для того, чтобы отвлечь мужика от водки и заставить задуматься над собственной жизнью? Не слишком ли? И нельзя ли совершить все это значительно проще, ценою меньших жертв? В конце концов, почему он, мужик, вечный страдалец, сам не может понять итого? Сам! Разве ему не ясно, что его обманывают, обворовывают, считают ничем? Ясно же! Зачем тогда такие тяжкие жертвы?

Кравчинский сам удивлялся нахлынувшим собственным мыслям, чувствовал поспешность некоторых своих суждений, однако остановить этот поток не мог.

Видимо, все же сказывались усталость, постоянные тревоги и раздумья о судьбе ближайших друзей.

— Извини, — сказал он, подойдя к Клеменцу, — кому-нибудь другому подобного я не сказал бы и не скажу, а перед тобой вот... разоткровенничался.

— Знаю, — ответил Дмитрий. А теперь собирайся. Куда? Туда же! В массы, к мужику. Скоро рассвет. До восхода солнца мы должны быть за городом.

...Месяц или больше они блуждали по Тульщине. Стояла ранняя погожая осень, с полей свозили последние копны, над землей плыло, цепляясь за ветви деревьев, за желтеющий бурьян, щедрое бабье лето. На лугах косили отавы, и пьянящие запахи привядшей травы густо бродили в воздухе.

Работы не было. Кравчинский и Клеменц ходили от деревни к деревне, однако охотников нанимать их не объявлялось. Можно было бы податься на заготовку дров, но сейчас это не подходило. Во-первых, все время в стороне от людей, в лесу; во-вторых, заработок мал, десять — пятнадцать копеек в день, из них половина на питание.

— Дьявол с ней, с работой, — говорил Кравчинский, — больше будем ходить — больше будем общаться с людьми.

— Двое молодых здоровяков слоняются без дела от села к селу, глаза людям мозолят, — неизвестно кого упрекал Клеменц. — Так и остановить могут. Нарвемся на служаку старосту...

— Что же ты предлагаешь?

— Во всяком случае, скорее приобщаться к какому-либо делу.

...Как-то шли по дороге, поднимаясь на небольшое с глинистыми выбоинами взгорье, и услышали, что их догоняет подвода.

— Смотри, еще и подъедем, — обрадовался Сергей.

Дмитрий оглянулся, посмотрел на подводу.

— Нас только там и не хватает.

Лошаденка действительно еле тащила не в меру большой, видимо пароконный, воз. На возу сидела девушка-подросток, а рядом с нею на сене белел туго набитый мешок муки. Обок подводы, помахивая кнутом, шел хозяин, человек лет пятидесяти, в опорках, в сером зипуне и вылинялой смушковой шапчонке. Путники поздоровались с крестьянином, тот поклонился.

— Далеко до села? — спросил Клеменц.

— Версты четыре.

— Без лишку?

— Смотря куда. До крайней хаты, к примеру, без лишку... А вам в какое место?

— Да нам лишь бы работа, где угодно остановимся, — сказал Кравчинский. — Не слыхали — никому не нужны пильщики или плотники?

— Кто его знает, — задумался крестьянин. — Лесов, видите, поблизости у нас нету...

— Может, кто строится, — добавил Клеменц. — Хату или хлев

ставит.

— Село большое — разве все узнаешь, — пожал плечами крестьянин. — Но не больно в наши времена разгоняются на хаты да на хлева... Недород у нас. Как бы самому не довелось на заработки подаваться.

— А что же помещик? Разве не поможет?

Крестьянин взглянул на них подозрительно, гикнул на коня, поправил вожжи и ответил:

— Помещик как помещик. Слово его теплое.

— Богатый?

— Ничего себе. Н-но! Только нам-то что из его богатства?

— Вот у нас хотят делить помещичью землю, — продолжал Сергей. — Чтобы всем поровну.

Крестьянин подобрал вожжи, подогнал уставшую лошаденку. Она еле перебирала ногами, тяжело ходили ее бока, на ребристом крупе проступал пот.

— Подождем, пусть отдышится, — сказал Дмитрий.

Однако хозяин не послушался, хлестнул кнутом по лошадиной спине, сердито нокнул. Подъем как раз был на изломе, хотя до конца его оставалось еще несколько десятков шагов, и подорожные взялись подпирать воз. Силы им занимать не приходилось, и лошаденка потянула веселей. Вскоре выбрались на гору, впереди замаячило село. Сергей и Дмитрий поправили фуражки, съехавшие было набок, пошли рядом с возом.

— У нас, говорю, делить помещичью землю собираются, — продолжал прерванный разговор Кравчинский.

Крестьянин натянул вожжи, раздраженно сказал:

— Забирайте свои узлы.

— Подождите, дядька, — удивленно проговорил Сергей.

— Некогда мне тут с вами растабаривать, забирайте! — Он ударил клячу кнутом, воз резко рванулся вперед.

Клеменц едва успел схватить узлы. Подвода отдалялась. Сергей и Дмитрий провожали ее долгим, несколько удивленным взглядом.

— Вот так поагитировали, — сквозь смех сказал Клеменц. — Теперь в селе и не показывайся. Перехитрил нас дядька.

— Та-ак, — протянул Сергей. — А что я тебе говорил в Москве, помнишь?

— И кого же он перехитрил? От кого убежал? Жалко его.

Они стояли, пока подвода совсем не скрылась из виду, затем, подавленные случившимся, побрели дальше.

И все-таки им посчастливилось. Однажды утром, когда Кравчинский и Клеменц, только-только выбравшись из копны сена, где ночевали, умывались над небольшим извилистым ручейком, на лугу остановилась пароконная подвода. Увидев разбросанное сено, двоих незнакомых, хозяин подошел, кивнул, здороваясь, и недовольно проговорил:

— Сразу видно — не хозяйские дети.

— Из чего же это видно? — отозвался Дмитрий, вытирая раскрасневшееся от студеной воды лицо.

— Сено поразбросали, поздно встаете...

— Что поздно, это верно, — взглянул на солнце Клеменц, — а про сено вы напрасно.

— А если б дождь? За это вас и отругать не грех.

— Ругайте, дядька, ругайте, — весело подхватил Сергей, — только скажите: нет ли в вашем селе какой-нибудь работы? Потому что мы, грешным делом, уже целую неделю без дела слоняемся. Не подскажете чего-нибудь?

Дядька пососал короткую глиняную трубку-носогрейку, прищуренным взглядом окинул работников и, видимо оставшись удовлетворенным, скупо усмехнулся.

— И что же вы умеете?

— Все, — в том же тоне продолжал Сергей. — А лучше всего — есть и спать.

Дядька и вовсе рассмеялся. Видимо, ему свойственно было чувство юмора, любил побалагурить.

— Привел однажды цыган