Я понимал, что он вряд ли обрадуется моему появлению, потому что я бросил работу. С другой стороны, он, как и я, был близко знаком с Элен Сапфировые Очи, много лет назад был ее учителем. И мне казалось, что Каирпре тоже очень хочется, чтобы она вернулась. Разве не сказал он мне однажды, что научился у нее большему в искусстве врачевания, чем она – у него? Возможно – вероятность была крайне мала, но я надеялся на это, – ему был известен способ провести женщину из мира смертных сквозь непроницаемый туман, скрывавший остров. Тогда, воссоединившись с ней, я с легким сердцем смог бы закончить свое дело в Темных холмах.

Я начал спускаться вниз по склону, стуча посохом по засохшей корке грязи, и Арфа колотила меня по спине. Звуки деревни становились громче, прислушиваясь к ним, я невольно вспоминал зловещую тишину, которая окутывала это место во время моего последнего посещения. Тишину, которая была, в своем роде, оглушительнее самой жестокой бури с громом и молниями.

И действительно, в Городе Бардов редко наступала полная тишина. Ни одно другое поселение Финкайры не могло похвастаться таким количеством написанных и рассказанных историй и спетых песен. В течение многих веков эта деревня служила домом большинству самых талантливых рассказчиков острова и слышала множество их первых выступлений. Даже сам Каирпре, о славе которого я узнал от других людей, родился в одном из этих глинобитных домов.

Когда я приблизился к воротам деревни, ярко освещенным закатным солнцем, из дверей начали появляться люди. Они были одеты в длинные туники из белой ткани, и их фигуры резко выделялись на фоне глиняных стен, темных досок, соединявших здания, и пустых цветочных ящиков, подвешенных под подоконниками большинства домов. Я потянулся к Арфе – у меня возникло искушение наполнить эти ящики живыми цветами вместо теней. Но я удержался, решив подождать до того момента, пока жители не узнают о моем появлении.

Площадь в центре деревни заполнялась людьми. Они сильно отличались друг от друга цветом кожи, возрастом, цветом и длине волос, фигурами и ростом. Но у них всех было кое-что общее, кроме белых одежд. Все они, казалось, были охвачены сомнениями, какой-то странной неуверенностью. Вместо того чтобы собраться на открытом месте посередине площади, они держались у ее внешней границы. Некоторые оставались на порогах домов или с взволнованным видом расхаживали туда-сюда, но большинство сидели на деревянных досках, которые ограничивали площадь. По-видимому, они собирались здесь с определенной целью, и почему-то, глядя на мирную деревню, я не мог избавиться от зловещего, неприятного впечатления.

В эту минуту какой-то высокий тощий парень в буром плаще, накинутом поверх туники, вышел на середину. На голове у него красовалась странная шляпа с тремя рожками. Она сильно кренилась набок, словно завсегдатай таверны, выпивший слишком много вина. Дюжины блестящих металлических шариков свисали с полей шляпы. Человек принялся размахивать длинными тонкими руками, похожими на паучьи лапы, отчего широкие рукава плаща захлопали на ветру. При этом он выкрикивал какие-то слова, которых я не мог разобрать.

В этот миг мне стало ясно, почему дома расположены таким образом. Деревня представляла собой театр! И я появился здесь как раз вовремя – к началу очередного представления.

Дойдя до ворот, я остановился. В отличие от прошлого раза, когда я приходил сюда, меня не встретил стражник с копьем, нацеленным в грудь. Наоборот, меня приветствовала табличка с недавно вырезанной надписью, прибитая к одному из столбов. Отполированное дерево блестело в лучах вечернего солнца. Я прочел: «Добро пожаловать в Каэр Нейтан, Город Бардов. Приветствуем всех, кто приходит с миром». Ниже были вырезаны строки, которые, как я знал, принадлежали Каирпре: «Здесь вечно песнь плывет на облаках, поэма у любого на устах».

Едва я прошел через ворота, с одной из примитивных скамеек вскочил худой человек с непокорной гривой волос и зашагал ко мне. Темные глаза сверкали под лохматыми бровями, похожими на заросли ежевики. Я ждал его, опершись на посох.

– Привет, Каирпре.

– Мерлин, – прошептал он и сделал такое движение, словно собирался захлопать в ладоши от радости. Затем, бросив быстрый взгляд за спину, на тощего человека, который нараспев произносил очередную строфу, он, видимо, передумал аплодировать. – Рад видеть тебя, мальчик мой.

Я кивнул, сообразив, что поэт, должно быть, решил, что моя миссия в Темных холмах завершена. И подумал, что нелегко будет открыть ему правду.

Он снова взглянул на декламирующего человека, окинул взглядом серьезные, мрачные лица слушателей – мне показалось, что они вот-вот разрыдаются.

– Мне жаль, что в день своего возвращения ты не застал выступления более талантливого барда.

– О, ничего страшного, – прошептал я. – Судя по каменным лицам зрителей, этот парень обладает талантом навевать тоску. Что он читает? Трагедию?

Брови Каирпре поползли вверх.

– К сожалению, нет. – Он тряхнул взлохмаченными волосами. – Хочешь верь, хочешь не верь, но этот бедняга претендует на роль шута.

– Шута?!

– Именно.

Тут до меня донесся неприятный, назойливый металлический звук, режущее слух бряцание. Взглянув в сторону выступающего, я увидел, что он отчаянно трясет головой. При этом его остроконечная шапка болталась из стороны в сторону. Звенели те самые металлические шарики. Это были бубенчики! Конечно же, подумал я. Именно то, что нужно, чтобы рассмешить людей. Только эти бубенчики вызывали желание бежать от их владельца подальше – их звуки напоминали скорее скрежет скрещенных мечей, чем мелодию колокольчика.

Некоторое время я рассматривал «шута». Его руки безвольно повисли, словно плети, плечи опустились, он согнулся почти пополам. Кроме того, его лицо – и лоб, и глаза, и рот – превратилось в недовольную гримасу. Это произвело неоднозначный эффект, потому что, несмотря на изможденный вид актера, у него была дряблая шея со множеством складок-подбородков. И поэтому, когда уголки его рта опустились, то же самое произошло с пятью или шестью подбородками.

Он стремительно завернулся в свой тяжелый плащ с таким видом, словно собирался произнести речь, и запел. Его печальное пение напоминало завывание. Создавалось впечатление, будто он не поет, а плачет, и с каждым вздохом с его губ рвется рыдание. Подобно Каирпре и большинству обитателей деревни, я поморщился. Возможно, этот человек и пытался позабавить зрителей, но его пение было не более жизнерадостным, чем панихида.

Под звуки заунывной песни я обратился к Каирпре: