белый свет. Кроме того, жесткая веревка надавила грудь до боли. Поэтому Заикин не отпускал скобу, стараясь удержаться возле плота.

Вдруг он увидел, что рычаг, пропущенный в петлю скрутки, качается. Моряки, опоясав «сигару» и завязав концы тросов, сделали в этом месте скрутку, плотно натянув канаты, так что они врезались в древесину.

Теперь рычаг качался. Ослабли петли веревки, привязывавшие к тому же тросу длинный конец рычага, и вот-вот веревка должна была соскользнуть. Тогда скрутка развернется, рычаг вылетит и бревна начнут расползаться. А ослабнет одно звено плота, — море растреплет другие — и «сигара» погибнет.

Сначала Заикин хотел сказать об этом Белоброву, но стена воды разделила их, а рычаг в тот же миг рванулся вверх, как шлагбаум. Нельзя было терять ни минуты. Заикин пополз, стараясь коленями и локтями прильнуть к скользким бревнам. Еще усилие — и он по другую сторону горба «сигары», под самым боем волн, а конец рычага качается в воздухе, грозя человеку, лезущему навстречу гибели.

Заикин ухватился за трос, — так легче было передвигаться, подтягиваясь на руках. Немного осталось до скрутки, когда его что-то задержало и не пустило дальше. Тут Заикин понял, — коротка веревка и не добраться ему до рычага, не отвязавшись от кнехта.

Глебов и Белобров были еще в воде, когда Заикин, нарочно уступив смывшей его волне, подобрался к кнехту. Он дернул за свободный конец веревки, и морской узел послушно распустился. Кончилась связь с плотом. Веревка, столько раз спасавшая его, была отвязана.

Заикин вновь полз по плоту, каждую секунду ожидая удара волны. Теперь удесятерилась опасность быть смытым в море. Цепляясь за выступающий комель бревна, он высматривал точку опоры, когда гребень волны повис над его головой. Краем глаза заметив опасность, он набросил петлю веревки на комель бревна.

«Только бы не зашибло», — успел подумать он, и вода сильно прижала его к дереву, но быстро сошла.

Еще раз можно переползти на длину бревна. Опять тот же маневр. И так шаг за шагом, только не пропустить одну-единственную спасительную секунду.

— Где Заикин? — крикнул Белобров Глебову.

Оба с одной мыслью взглянули на развороченные пласты воды и пену, темневшую в наступающих грозовых сумерках. И не успели больше сказать ни слова, как их уже накрыло с головою.

Теперь Заикин был возле скрутки. Свою веревку он захлестнул за рычаг и, пропуская под трос, обернул раз, другой, третий. Со всей силой он стянул узел, рычаг сел на место. Старая завязка, совершенно ослабленная, соскользнула.

Крепление «сигары» было усилено, но и сам Заикин оказался привязанным к этому месту.

Порою он впадал в забытье, и казалось, — прошла вечность с того момента, как он помнил себя. Открыв глаза, Заикин видел неизменную корму тральщика, едва темнеющую на фоне черных облаков.

Внезапно ударил свет, ослепляя глаза и возвращая сознание. Заикин с удивлением увидел, как, пренебрегая маскировкой, на тральщике зажгли ходовые огни и осветили прожектором его и «сигару».

На корме двигались люди, что-то кричали Заикину. Не то велели что-то делать, не то беречься чего-то и показывали на «сигару» и на буксир. А «сигара» тянула корабль, и он медленно пятился.

«Значит, сила не берет», — подумал Заикин.

Обернувшись, он с ужасом увидел, что на «сигару» надвигалась громада берега. Слева высились скалы, и волны ревели у них в подножии. Баржа тоже лезла к скалам впереди «сигары». Все двигалось в обратном порядке.

«Требуют буксир отдать, чтобы тральщик мог спастись, или другое что-нибудь нужно сделать? А как ему поступить с собою? Отвязаться надо? Пожалуй, отвяжешься! Навечно скрепились мы», — усмехнулся Заикин, потрогав непослушными пальцами набухшие узлы веревки.

«Скоро трахнет о скалу!» — думает Заикин и кричит, чтобы повторили сигналы с тральщика, которые он не понял. Но ему теперь никто не отвечает.

Но что это? За скалою баржа остановилась и двигается к нему. Как будто перед носом кто-то захлопнул стеклянную дверь. Там, за стеклом, осталась буря, а тут почти нет ветра и в свете прожектора пляшут карликовые волны и даже не волны, а просто гребешки.

«Сигара» разворачивается следом за баржей, и скала уступает ей дорогу.

Открылась бухта, и какая-то лодка спешит навстречу, и вот уже чьи-то заботливые руки отвязывают и поднимают Заикина, и кто-то говорит:

— При повороте боялись, чтобы буксиром тебя не придавило.

Нехотя уходила буря, и становилось чуть светлее. На тральщике играл аккордеон. Корабль стоял обок с «сигарой» за островком. Моряки готовились слушать концерт, как будто за горбатым островком не ревело море и не было только что пережитой смертельной опасности.

Площадь сцены ограничивалась размерами крышки трюмного люка, зрители располагались кругом.

Заикин, Глебов и Белобров, употчеванные корабельным коком за все дни, сидели в первом ряду; за ними стояли Грицаев и Николаев. Обветренные лица этих пятерых резко отличались краснотой, в то время как другие из команды Архипа Ивановича, отоспавшиеся и отмывшиеся, ничем не выделялись среди матросов тральщика.

Рядом с Архипом Ивановичем сидел Степан.

— Вот и повстречались, — говорил Степан, — в море-то вас сейчас бы расщепало. Я сам едва до шторма на ёле прибежал. Ладно угадал погоду. Но, братаня, ваш командир хорош! Не каждый так заведет «сигару». Он и течение до тонкости знает, и волну учел, и ветер. Почему он не пошел в широкие западные ворота, а полез в кривое колено? Там гибель, а тут вашу «сигару», словно в трубу тянуло, и он, как лошадь в оглобли, вогнал ее в бухту. Теперь отстоитесь и ходом домой.

Впервые в жизни Степан слушал концерт, азартно хлопал в ладоши после каждого номера и в перерывах что-нибудь да похваливал.

— Геройские у вас ребята, — сказал Степан, глядя на Заикина.

— А что ты думаешь? — ответил Архип Иванович.

РЫБАЦКАЯ САМОДЕЯТЕЛЬНОСТЬ

На базе появились гражданские служащие, которых, в отличие от военных, называли вольнонаемными.

Начали строить дороги, и появился дорожный мастер Тимофей Катков. Ему в диковинку было новое положение: работал пятнадцать лет во многих районах — нигде о дорогах не заботятся, а тут люди попали на необитаемую землю — и первая забота о дорогах.

С дорожным мастером Сверлов познакомился на пирсе[7]. Сидел Тимофей на отбойном брусе, спустив ноги к воде, и ловил рыбу. Рядом стоял эмалированный чайник не меньше ведра, с деревянной втулкой вместо носика.

Высота стенки такая, что, если встать на край, — голова закружится. У самого