ремнем, был всегда подобран и щеголеват. Мечтал носить гвардейские ленточки, хотел послать фотографию сестренке, да не успел сняться.

А теперь посмотрела бы она — какой он «орел». «То в земле вывозишься, то в смолу влипнешь. А тут еще послали камни ворочать», — думал Заикин.

— А вы, братцы, давайте не только крупный, но и мелкий камень, — учил Белобров. — Мелочь-то промеж крупных камней будет заполнять пустоту.

Рослый Белобров был одет, как все матросы, в рабочую шинель и полотняную робу. Брюки, выпущенные поверх сапог, резко отличались своей белизною от шинели. Шинель, ставшую тесной в груди, Белобров расстегнул, выставив полосатую тельняшку. Он поторапливал товарищей, так как обещал Архипу Ивановичу, что баржу закончат грузить до отлива и по большой воде отведут от берега.

Глядел, глядел Белобров, как Заикин ходит вразвалку, и говорит ему:

— Посмотрю я на тебя — парень ты молодой и крепкий, грудь твоя напоминает полосатый арбуз, а по походке ты ветеринарный помощник в белых штанах… И словно стыдишься своего дела.

— Такая роба, — огрызнулся Заикин.

— Не на робу смотрят, а на работу, — вставил свое слово Архип Иванович и пошел на берег — получать со складов продукты и технические приспособления.

— Просите «добро»[4] на выход! — крикнул Глебов вдогонку Архипу Ивановичу. — Вся флотилия «под парами». Пока отвечают, мы и погрузку кончим.

Старшина радовался: хлопцы горячо взялись за дело, ни один не справляется о времени, забывают про обед, смена приходит раньше положенного, а эти не уходят, как будто человеку не нужен отдых. Все нажимают на работу, пока стоит штилевая погода, зная, что в шторм придется отлеживаться, если не случится худого: внезапная буря может погубить все.

Полярное солнце не сходило с неба, оно только перемещалось то на правую, то на левую сторону горизонта.

Песок блестел на солнце, вода сияла свежая, изумрудная. Но холодны песок и вода — не простоять босиком и минуты, так начинает ломить кости, будто в клещи попадут ноги.

Буксир привел «флотилию» в бухту. Глебов и Белобров выскочили из шлюпки. Воды было по грудь; за ними прыгнул Заикин, и ему, низкорослому, вода пришлась по самые плечи. Берег был далеко, шли долго, и когда вода стала ниже колена, Заикин предложил закурить.

— Можно, — согласился Глебов, — за перекуркой на новом месте лучше оглядишься.

Папиросы и спички у него были под бескозыркой. Тщательно вытерев о волосы мокрую руку, Глебов чиркнул спичку. Белобров не курил, а просто сел на отмели отдохнуть, опираясь локтем о песчаный бугорок, скрытый под водою.

Все трое были одеты в странные костюмы бледно-зеленого цвета.

— Хорошо и не холодно, — сказал Заикин.

— Кабы не надеть ватники, так через резину пробрало бы холодом, — отозвался Белобров.

— Чудны́е мы — посмотреть со стороны, — усмехнулся Глебов, — а работать в этом облачении будет жарко.

— Ну, в воде-то хорошо, а на суше снимешь.

Они смотрели на море, где далеко на гладкой воде сновали шлюпки, стояла баржа и работали их товарищи, загружая камнем маленький сруб — единственную твердую опору и будущий надежный якорь для плотов среди этого широчайшего разлива воды. Там, казалось, проходила граница между речной и морской водой.

— Здесь вода желтее, — заметил Белобров.

— Потому и желтее, что грязнее, — согласился Глебов.

— Баржу-то куда денут, когда камень выгрузят? — спросил Заикин.

— В барже жить будем. Кто на берегу работает, тот спит в сплавщиковой избушке. А если ты на воде, — не будешь каждый раз бегать за две версты. Чья очередь отдыхать, — лезь в баржу.

— Стойте, товарищи, тут железо! — удивился Белобров, раскапывая песок под локтем.

— Ты поаккуратней! Не бомба ли это?

— Да нет, смотри-ка — лапа! Правда ведь, якорь…

— Так, так, — заинтересовался Глебов, — где у него кольцо? Мы сейчас к нему привяжем буек. Пусть он лежит, как лежал. Якорь пригодится нам. Тут у сплавщиков все было приспособлено, и сваи набиты и причалишко был, да всё льдом стерло под корень. Чтобы лес взять, — все нужно оборудовать заново. Старик-то наш на этот счет умом раскинул. Ишь, гомонит там, словно петух зерно нашел, — Глебов показал на Архипа Ивановича.

Старшина мог похвастаться удачей: обе шлюпки вели добычливый лов. Разъезжая взад-вперед и волоча за собою кошки, они то и дело поднимали обрывки цепей и утопленные тросы. Цепи сковывали скобками на болтах, а короткие канаты сращивали. Тонкий канат уже намотали на барабаны ручных лебедок, валявшихся среди штабелей и примеченных Архипом Ивановичем еще в первый приезд.

Теперь он шумел, выбирая длиннущую цепь, и звал вторую шлюпку на подмогу, боясь, чтобы тяжесть цепи не слишком погрузила шлюпку.

Если посмотреть со стороны, — не было ничего примечательного ни на этом безлюдном песчаном берегу, ни в том, что делали матросы. Одни скатывали бревна в воду, другие гнали их баграми по узкому коридору, образованному бонами, а дальше сплотки вереницей подтягивали лебедками от якоря к якорю, которые удерживали плотики с установленными на них лебедками. Наконец лес приводился к барже и конечному якорю — срубу, где начинало вырисовываться тело громадного сигарообразного плота.

Тут лес надежно опутают цепями и канатами, и можно будет «сигару» вывести на морскую волну, не боясь, что она расползется по бревнышку.

— Давай, давай! — кричал Глебов. — Вот завернем сигарку и закурим. Эй, Заикин, давай конец! Где ты, Заикин? Эй! Ну куда девался человек? Сейчас был на глазах. Сквозь воду провалился, что ли?

— Да вон он! — показал Глебов.

— Где?

— Вон за бревнами, гляди — в воде!

— Да он спит, чертяка! Вставай, Заикин, — окликнул Глебов, подходя к нему, и тронул спящего шестом.

— А? Чего? — встрепенулся Заикин, поднимая голову с бревна, служившего ему подушкой.

— Удобно, говорю, поспал и к умывальнику бежать не надо, тут в постели и ополоснешься.

— Так я третью смену…

— Мы ничего тебе не говорим. Давай вытягивай трос: старшина сигналит «дать лесу».

Архип Иванович, не сходя с баржи, наблюдал за тем, как крепят плот, сам работал вместе с другими и был единственным человеком, который следил за временем. Через каждые четыре часа он бил ломом в подвешенную рельсу. Дребезжащий звон означал смену на отдых, но все время получалось так, что работающих было больше, чем отдыхающих.

Заикин боролся с дремотой. Он с трудом поднимал непослушные веки и то и дело плескал воду на лицо.

Глебов сунул ему в рот папиросу и, хлопнув по плечу, подбодрил:

— Давай, давай, двигай! Дело к концу идет. Этот сплоток подведем — и на отдых.

Самому Глебову тоже хотелось спать. Глаза его покраснели, а лицо осунулось. Многие теряли силы, но приближавшийся