было в порядке, что показалось ему удивительным, учитывая обстоятельства.

– Мы рады снова видеть вас, – поздоровался Ави. – Прежде чем мы продолжим, есть ли у кого-нибудь вопросы?

Лу поднял руку – впервые он не просто что-то выпалил, не дожидаясь приглашения.

– Что случилось с Дженни?

– С Дженни все хорошо, – ответил Юсуф. – Как, должно быть, известно некоторым из вас, она сбежала вскоре после того, как началась наша утренняя встреча.

– Вы поймали ее? – поинтересовался Лу.

– На самом деле, Лу, мы не пытаемся ее поймать, – ответил Юсуф. – Это добровольная программа, и никого не заставляют в ней участвовать. Но мы сделаем все, чтобы обеспечить ее безопасность. И сделаем это так, чтобы убедить ее все же присоединиться к нам.

Ответ озадачил Лу.

– Что это значит? Что вы делаете? – спросил он.

– Два наших сотрудника следуют за ней и пытаются вовлечь ее в осмысленный разговор. На всякий случай их сопровождает машина с подмогой, не попадаясь на глаза. Все будет хорошо, – улыбнулся он. – Еще что-нибудь?

Лу снова поднял руку.

– Это вот разделение на «относиться к людям как к людям» или «как к объектам»… откуда оно вообще взялось? – спросил он с презрительной ноткой в голосе.

Первым ответил Ави.

– Оно взялось из изучения философии, – сказал он. – Полагаю, нам не помешает краткий обзор.

Он взглянул на Юсуфа. Тот кивнул.

Ави снова повернулся к группе.

– Я немного опасаюсь обсуждать с вами философию, – сказал он с извиняющейся улыбкой. – Особенно сразу после обеда. Но все-таки рискну – хотя бы на пару минут. Если вы точно уверены, что философские разговоры вам не нужны, просто заткните уши на минуточку.

Он оглядел комнату.

– Вы все слышали о философе Рене Декарте?

– Неплохой философ – во всяком случае, для француза, – пошутила Элизабет. Ее руки уже не были сцеплены вместе, она расслабленно откинулась на стуле.

– Да, неплохой, – улыбнулся Ави, затем продолжил: – Декарт – отец так называемой философии Нового времени. Он знаменит как создатель амбициознейшей философской теории, которая, как он надеялся, сможет объяснить все сущее. В основе этой теории лежит его крылатая фраза: Cogito ergo sum – «Я мыслю, следовательно, я существую».

Эта фраза была знакома почти всем.

– Обратите внимание, что уже в отправной точке Декарт исходит из довольно серьезных допущений, – продолжил Ави. – Самое большое из них – гипотеза о верховенстве человеческого сознания, которое Декарт называл «Я».

Через сотни лет после Декарта ряд философов начал ставить под сомнение аргументы модернистской философии, которые начались с Декарта, в частности, то самое индивидуалистское допущение, ставшее фундаментом работ Декарта. Одного из этих философов звали Мартин Хайдеггер. Если бы Хайдеггер был современником Декарта, то наверняка задал бы ему вопрос: «Рене, скажите: откуда вы взяли язык, который позволил вам сформулировать идею “Я мыслю, следовательно, я существую”?»

Ави обвел взглядом своих слушателей, давая им возможность обдумать этот вопрос.

– Конечно же, – продолжил он, – Декарт получил эти слова и способность выражать ими свои мысли от других. То есть, иными словами, они не были созданы из ниоткуда отдельным, индивидуализированным «Я».

Подумайте о том, что это значит для декартовой теории. Есть грубый факт, который невозможно отрицать: мы живем в мире вместе с другими. Декарт сумел выдвинуть постулат, что отдельное «Я» превыше всего, только потому, что научился языку, живя в мире с другими.

– А-а, – вставила Элизабет. – Значит, основной тезис – это то, что мы живем в мире вместе с другими, а не идея отдельного «Я». Вы это имеете в виду?

– Именно, – согласился Ави. – Главное допущение Декарта опровергается условиями, которые позволили ему изначально сформулировать эту фразу. И Хайдеггер, а также другие философы, – продолжил он, – устроив атаку на индивидуализм, сместили точку фокусировки философского мира – акцент теперь делался не на отдельное «Я», а на идею того, что мы живем вместе с другими.

Современник Хайдеггера по имени Мартин Бубер, которого я уже упоминал сегодня утром, соглашался с идеей Хайдеггера, что фундаментальной основой для человеческого опыта является способ бытия. Он отметил, что в мире, по сути, есть два способа бытия: мы можем смотреть на других либо как на людей, либо как на объекты. Первый способ бытия он назвал «Я – Ты», а второй – «Я – Оно». Он утверждал, что мы всегда, в любой момент, делаем выбор, в каком из двух состояний находиться: «Я – Ты» – смотреть на других как на людей или «Я – Оно» – смотреть на других как на объекты.

Итак, Лу, – сказал Ави, поворачиваясь к нему, – все это долгое предисловие сводится вот к чему: Мартин Бубер первым отметил существование двух способов бытия или, по крайней мере, стал первым, кто сформулировал их в таком виде. Он был первым, кто рассказал о том, как меняется человеческий опыт в зависимости от отношения к другим – как к объектам или же как к людям.

Посмотрев на остальных, он добавил:

– Все, можете больше не затыкать уши.

– Хотя нет, подождите минуточку, – с улыбкой вставил Юсуф. – Позвольте мне добавить еще одну мысль. Бубер открыл два этих способа бытия и тем самым поднял вопрос, как мы переходим от одного способа бытия к другому – например, сначала относимся к людям как к людям, а потом начинаем относиться к ним как к объектам, или наоборот. Но ответа на этот вопрос Бубер так и не дал. Он просто рассказал о двух способах бытия и их различиях. Так что разбираться, как именно изменить способ бытия, предстоит нам самим – если, конечно, мы этого хотим.

Для наших целей, – продолжил он, – мы должны разрешить именно тот вопрос, который оставил без ответа Бубер. Мы уже сказали, что фундаментальная проблема в наших домах, на рабочих местах и на полях битвы состоит в том, что наши сердца слишком часто преисполнены войны – то есть, проще говоря, мы слишком часто настаиваем, что на людей нужно смотреть как на объекты. Еще мы увидели, как одного воинственного сердца достаточно, чтобы сделать воинственными и других, чтобы заставить и их воспринимать других как объекты. Из этого следует, что для того, чтобы обрести мир, нам нужно сначала понять, как же мы сами отказались от мира и выбрали войну и как это сделали другие.

– Иногда мы не выбираем войну, – вставил Лу. – Она сама выбирает нас.

– Да, Лу, – согласился Юсуф. – Иногда мы вынуждены себя защищать – вы совершенно правы. Но нельзя сказать, что мы вынуждены гневаться, презирать других, очернять и принижать их. Никто не может заставить наше сердце стать воинственным. Когда наши сердца вступают на тропу войны, это всегда наш собственный выбор.

– И как мы выбираем? – спросил Лу.

– Именно на этот вопрос мы сейчас и ответим, – сказал Юсуф.

Глава 10. Как мы выбираем войну

– Я вырос в деревне с домами, выстроенными из камней, на холмах у западной окраины Иерусалима, – начал Юсуф. – Моя семья жила в этой деревне, которая называлась Дейр-Ясин, не менее двухсот лет. Но все закончилось утром 9 апреля 1948 года, на пике арабо-еврейского конфликта, случившегося из-за образования Израиля. Мне тогда было пять лет. Помню, меня разбудили крики и выстрелы. На нашу деревню напали – позже я узнал, что это были боевики еврейской подпольной боевой организации. Отец схватил меня с кровати и втолкнул вместе с двумя сестрами в родительскую спальню. Потом он достал из-под матраса винтовку, натянул ботинки и выбежал из дома. «Сидите здесь! – крикнул он нам. – Не выходите, кто бы ни стучал в дверь, поняли? Ждите моего возвращения, с божьей помощью».

То были последние слова, что я услышал от отца. Когда все закончилось и мы выбрались из дома, улицы были завалены трупами и оторванными частями тела. Среди убитых был и мой отец.

– Ужасно, – проговорила Риа.

– Это случилось много лет назад, – ответил Юсуф. – Те дни и последующие годы были очень тяжелыми для меня и моей семьи. Но мы были не единственными, кого постигла трагедия.

– Я как раз хотела сказать, что мои друзья-евреи рассказывали мне похожие истории, – подала голос Элизабет.

– Верю вам. Мне тоже рассказывали, – сказал Юсуф. – Примерно в то же самое время арабские боевики напали на еврейскую деревню Кфар-Эцион. Всех ее жителей перебили, так что не могу сказать, что моя судьба была хуже, чем у них. Рассказывая свою историю, я не подразумеваю, что арабы – единственные, кто страдали от несправедливости. Простите, если вам так показалось. Отец Ави, например, погиб, защищая свою страну от нападения арабов. Ави было так же больно, как и мне. За годы и столетия насилие распространялось во всех направлениях, и пострадали очень многие. Это трагическая, кровавая правда.

Лу был рад услышать, что Юсуф не отрицает зверств арабов, но ему все равно было не по себе. Лу казалось, что Юсуф слишком легко приравнивает несчастья арабов и израильтян, хотя на самом деле, как считал Лу, израильтяне пережили куда больше несправедливых