довольно часто – якобы чтобы повидаться с дочерью, но на самом деле он пытался вернуть меня. В тот день, прежде чем уйти, он попросил показать ему копию нашего договора по страхованию жизни. Он спросил, все ли взносы внесены, а потом попросил меня проверить, правильно ли понимает одну фразу из пункта о самоубийстве. Когда за ним закрылась дверь, его намерения уже были для меня очевидны. Дэвид собирался покончить с собой. Я попрощалась с мужем, считая, что уже никогда не увижу его живым.

Я едва могла скрыть радость.

Видите ли, мой очаровательный жених после свадьбы очень быстро превратился в мужа-тирана. Буквально через несколько месяцев я уже настолько его боялась, что без его разрешения не делала вообще ничего, даже телевизор не включала. Он был невероятно ревнив и вскоре заставил меня выбросить записную книжку с телефонами, выпускные альбомы и даже семейные фотографии. Он угрожал убить меня, унижал на людях, открыто флиртовал с другими женщинами, а затем в насилие превратились даже интимные отношения.

Иногда, впрочем, он проявлял такую потрясающую нежность и раскаяние, что я не могла заставить себя уйти от него целых два года. Наконец, после настойчивых призывов консультанта по семейным отношениям, я сбежала к родителям. Благодаря их любви и поддержке я постепенно начала сбрасывать путы зависимости от Дэвида. А вот он все настойчивее пытался вернуть меня. Я боялась его, но в то же время нуждалась в нем; мне казалось, что я не могу полностью освободиться от наших отношений. В общем, я была вне себя от радости, поняв, что мой кошмар наконец-то закончится после его самоубийства.

На следующее утро он снова явился. Это стало для меня страшным ударом. Он был крайне подавлен и рассказал мне о событиях прошлой ночи. Он признался, что действительно собирался покончить жизнь самоубийством. Он достал у друга таблетки и дождался ночи, чтобы никто его не хватился его слишком рано. Затем сел за стол, чтобы написать предсмертную записку и завещание. После того как он набрал первые строчки, вдруг отключили свет. В комнате было так темно, что он ничего не смог написать даже от руки. Без этого чувства завершенности он так и не сумел привести в исполнение свой план. А потом он заявил, что это, наверное, судьба решила сохранить ему жизнь, и это знак, что мы с ним должны быть вместе.

Пока он рассказывал мне эту историю, я была в ярости. Я была так близка к избавлению от него, так близка, но причуда судьбы все испортила. Теперь мне по-прежнему придется терпеть этого жестокого, неуравновешенного человека, который явно собирался мучить меня всю мою оставшуюся жизнь. Я еще никогда не была настолько поглощена ненавистью. Мое разочарование было настолько тяжелым, что я тут же решила, что делать дальше. Я знала, особенно учитывая его нынешнее состояние, что, если поведу себя определенным образом, он снова попытается покончить с собой. Так что я уже открыла рот и собиралась самым холодным тоном ответить, что по-прежнему считаю его чудовищем и ни за что к нему не вернусь, что бы он ни сделал. Мне даже хотелось сказать, что мне наплевать, жив ли он, и, если уж на то пошло, я бы предпочла, чтобы он умер. Я была готова на любые, самые жестокие слова, лишь бы спровоцировать его на самоубийство.

Но я сдержалась. Во мне по-прежнему закипала ярость, но мне удалось сдержаться. Я осознала, насколько же была близка к тому, чтобы подтолкнуть человека к смерти, и то, как далеко я готова была для этого зайти, шокировало меня. И вдруг при взгляде на него меня ошеломила мысль – мне вспомнилось то, чему учили в лагере «Мориа». Я осознала его индивидуальность, его человечность и поразилась этому. Передо мной стоял человек. Человек с невероятными эмоциональными проблемами, но все же человек. Который тоже чувствовал сильнейшую боль и нес тяжелый груз. Он и сам вырос в семье, где насилие было нормой, где было так мало любви и доброты.

От этих мыслей я заплакала. Но, к моему удивлению, это были слезы не отчаяния, а сочувствия. В конце концов, передо мной стоял человек, который решил покончить с собой. Я даже обняла его, чтобы утешить. Этот момент я до сих пор не могу полностью осознать. Несмотря на все, что он со мной сделал, меня переполняла любовь. Но самой большой неожиданностью для меня стало другое. С того самого момента – с момента, когда я начала видеть в Дэвиде человека, у меня больше не было желания восстановить отношения. Раньше я считала, что если люблю Дэвида, то обязана остаться с ним. Отчасти именно поэтому я чувствовала себя в ловушке. Но когда я поняла, что не должна искать оправданий тому, что не люблю его, это позволило мне уйти – причем спокойно и с сочувствием, без горечи, которая могла бы преследовать меня всю жизнь.

Все вышло именно так, как меня учили в лагере «Мориа»: когда я начала видеть вокруг себя людей, мир преобразился. Теперь я чувствую себя свободной – не только от нездоровых отношений, но и от чувств, которые могли меня отравить. Моя жизнь, несомненно, была бы намного легче, если бы я вообще не вышла замуж за Дэвида. Но я всегда буду радоваться тому, что не подтолкнула его к самоубийству.

Юсуф дочитал письмо, поднял глаза и, прокашлявшись, сказал:

– Если кто-то страдает от насилия, у меня сердце кровью обливается; какой же тяжкий и жестокий груз ему приходится нести! Если такой человек закипает изнутри от ярости, стоит ли мне удивляться? Нет, конечно. В таких обстоятельствах я думаю: «А кто бы не закипал?»

Но возвращаясь к нашей теме: в историях вроде той, что я вам только что прочитал, я вижу великую надежду. Ибо они показывают, что вернуться к миру можно, даже если почти вся ваша жизнь была зоной боевых действий.

Безусловно, ничего из того, что я сделаю в текущий момент, не отменит страданий, которые я перенес в прошлом, но от моих действий сейчас зависит то, как я буду дальше нести с собой память об этих страданиях. Когда я рассматриваю других людей как объекты, я зацикливаюсь на пережитой мной несправедливости. Мне нужно поддерживать это чувство и воспоминания о страданиях, чтобы оправдать свое поведение. А вот когда я вижу других людей как людей, то мне не требуются оправдания. Соответственно, я освобождаю себя от потребности постоянно вспоминать самое худшее из того, что сделали со мной. Я могу оставить прошлое прошлому и видеть в других не только плохое, но и хорошее и все, что между ними.

Но все это невозможно, – подвел он итог, – если в моем сердце война. Воюющее сердце требует врагов, чтобы оправдать свою войну. Оно нуждается во врагах и несправедливости больше, чем хочет мира.

– Как ужасно, – едва слышно вымолвила Риа.

– В самом деле – ужасно, – согласился Юсуф. – Один высокопоставленный израильский политик однажды сказал мне: «Мы и наши враги идеально подходим друг другу. Мы даем друг другу причину никогда не меняться». К сожалению, то же происходит и у нас дома, и на работе. Внешние войны вокруг нас начинаются из-за незамеченной внутренней войны: кто-то начинает относиться к другим как к объектам, а другие используют это в качестве оправдания для такого же отношения. Вот так зарождается и разгорается война. Когда мы носим в себе это семя, мы сами превращаемся в войны, которым не терпится начаться.

– И что же с этим делать? – спросила Кэрол.

– Для начала, – ответил Юсуф, – нужно научиться замечать в своем поведении попытки оправдаться.

Глава 12. Семена войны

– У попыток оправдания есть характерные признаки, – начал Юсуф. – Я уже упомянул некоторые из них – например, очернение других. Собственно говоря, этот признак – один из целой категории, которую можно назвать преувеличениями. Когда в наших сердцах война, мы склонны преувеличивать недостатки других; это и называется «очернением». Еще мы склонны преувеличивать разницу между нами и теми, кого мы обвиняем. Мы видим мало сходства между ними и собой, хотя на самом деле мы похожи если не во всем, то во многом. А еще мы преувеличиваем важность любого оправдания. Если бы у меня, например, была назначена встреча примерно в то же время, что Мордехай уронил свои монеты, я бы решил, что в жизни нет ничего важнее, чем успеть на эту встречу. Если бы я нес с собой книгу, то тут же уткнулся бы в нее носом и начал внимательно читать. Когда нам требуется оправдание, практически что угодно, что нас оправдывает, приобретает исключительную важность.