Та же продолжает бормотать, да ещё и что-то напевает. Туман сгущается.

– Прясть и петь, прясть и петь, в бесконечном потоке времён…

– Вера! – восклицает Хильда слегка даже растерянно. – Останови её! Нам с людьми и без того проблем хватает!

Теперь туман окутывает и плечи госпожи Вердан-Димитровски. На кухне темно, хоть глаз выколи, только стол чудесным образом светится, и я вижу лицо отца, глаза у него округлились, рот открыт… Подозреваю, что у него возникли некоторые вопросы к нашим хозяйкам!

Госпожа Вердан-Димитровски прикладывает руки к вискам, словно у неё сильно болит голова или ей нужно как следует сосредоточиться. Она тоже напевает какую-то песню:

– Каната нити сплетены, и ты их не распутывай! Молчи и иди!

Последние слова звучат уже не как строчка из песни, а как приказ. Едва она их произнесла, раздаётся громкий стук: папа уронил голову на стол. Брызги кетчупа из бургера, который лежит у него на тарелке, летят в разные стороны. Они попадают мне на белую рубашку, прямо по центру, а Хильда получает несколько брызг в лицо. Повисает жуткая тишина, и туман рассеивается. Я в полной растерянности не свожу глаз со стола. Папа не подаёт признаков жизни.

– Вы совсем с ума сошли?! – ору я на Хильду и её тётушек. – Что вы сделали с моим отцом?! Папа, очнись! – Я трясу его за плечо, но он остаётся недвижим. – Папа, пожалуйста, что с тобой?!

– Давай-ка успокойся, – одёргивает меня Хильда. – Ничего с твоим отцом не случилось. Он… э-э-э… просто слегка прикорнул.

– Прикорнул?! Да вы же его в нокаут отправили! Нет, вы совсем чокнутые! Сейчас же разбудите его!

Ох, до чего же я зол! Они не имеют права так делать! Папа по-прежнему лежит головой в тарелке, а точнее – на гамбургере среди листьев салата и нарезанных дольками помидоров, которые он собирался положить на котлетку.

Госпожа Урдман хихикает:

– Будить его вовсе не нужно. Милая Вера сейчас открутит время назад, и всё будет так, словно ничего не произошло.

Я поворачиваюсь к ней, чтобы высказать всё начистоту – и теряю дар речи. Передо мной снова сидит молодая девушка, почти девочка. Да и госпожа Вердан-Димитровски тоже сильно помолодела – думаю, лет на семьсот! Значит, мне всё-таки не померещилось: две из трёх дам явно могут менять возраст. Кстати, все трое, похоже, находят ситуацию немыслимо забавной, потому что не только госпожа Урдман продолжает хихикать, но к ней присоединяются и обе её сестры. Моё терпение лопается:

– Ну хватит! Что значит «словно ничего не произошло»?! Отец столько сил приложил, чтобы устроить для вас хороший вечер – и в благодарность за это он лежит теперь лицом в салате! Объяснитесь, и немедленно!

Смущённое молчание.

– Хильда, ну же – это наверняка имеет отношение ко всей этой фигне с богами и агентами. Просто скажи: твои тётушки тоже замешаны? Чего это они выглядят то старше, то моложе? И что это за ерунда с туманом над столом?!

Хильда откашливается:

– Ты прав, Генри. Мои тётушки не просто три милые старые дамы, хозяйки пансиона. Вернее, они мне даже не тётушки. И зовут их не Урдман, Скульдмёллер и Вердан-Димитровски. Они Урд, Скульд и Верданди – три норны, они прядут…

– Что, все трое прядильщицы? Вот и пряли бы себе, вместо того чтобы вырубать моего отца.

Хильда закатывает глаза, дамы смеются.

– Они норны – наши богини судьбы.

– «Наши» – это чьи?

– Наши, древних германцев, – она на секунду прерывается. – Ах да, ты же не немец, а американец. Не важно, в любом случае у тебя тоже есть германские корни, а значит, они пряли и твою нить.

Какую ещё нить? Я вообще не понимаю, о чём сейчас говорит Хильда. Очевидно, озадаченность написана у меня на лице, потому что следует разъяснение:

– Норны прядут нить судьбы человечества. Они знают, что было, что есть и что будет. Урд – самая старшая норна и отвечает за прошлое, Верданди – норна настоящего, а Скульд ведает всем, что случится в будущем. Некоторым людям они являют своё настоящее лицо, а так выглядят как три старушки.

– Ага, а когда не заняты определением судеб, сдают комнаты туристам в Байройте, чтобы подзаработать немного денег. Звучит довольно убедительно. – Во мне всё сильнее вскипает ярость. Папа по-прежнему без сознания, а Хильда ведёт себя так, словно пришло время рассказывать деткам сказки.

– Что ты, пансион – это чистой воды прикрытие, – продолжает объяснять Хильда. – Когда нам нужно где-то поселить агентов между операциями, они живут здесь. А чтобы не привлекать лишнего внимания, время от времени мы пускаем сюда и обычных гостей. Как ты и твой отец. Вы оказались здесь по чистой случайности.

– Нет, не по случайности, – возражает Скульд. – Ты станешь очень значимым, Генрих. Для всех нас. Я видела это.

– Правда? Я? Значимым? Как это? – забрасываю я её вопросами.

Скульд смотрит на меня большими глазами, но ничего не говорит.

Хильда смеётся:

– Никогда не задавай норне конкретных вопросов. Она на них не ответит. Но ведь мне ты тоже снился – ещё до того, как я тебя впервые увидела.

Я киваю:

– Да, знаю. Ты рассказывала своему отцу. И что именно тебе снилось?

Хильда пожимает плечами:

– Вообще-то я видела во сне только тебя. И больше ничего. Но когда вы тут поселились, я сразу поняла, что ты не просто какой-то там гость. А потом ещё эта история с пиццей – тут мне стало ясно, что лучше сделать из тебя агента, чем просто свернуть тебе шею.

– Ах вот как! А отца моего можно просто замочить?! Потому что он вам не нужен?! – набрасываюсь я на Хильду.

Верданди откашливается:

– Генрих, с твоим отцом я сейчас всё улажу. Ему нельзя знать, что Урд может заглядывать в прошлое, – она качает головой. – Не знаю, о чём она только думала! Люди легко получают нервные расстройства, когда сталкиваются с чем-то божественным. Но не беспокойся – я в состоянии немного менять настоящее. Сейчас увидишь.

– Нет, ну надо же! – возмущается Урд. – Я всего лишь хотела показать мальчику, почему гамбургеры называют гамбургерами. Достаточно было одним глазком заглянуть в прошлое. Ничего страшного! И нужно вам всё так драматизировать!

– А мы и не драматизируем, – возражает ей Хильда. – Но драма могла произойти! Давай, Вера, приступай!

Госпожа Вердан-Димитровски – ах нет, норна Верданди! – прикладывает пальцы к вискам и начинает что-то тихо бормотать себе под нос. От стола опять поднимается туман и распространяется по всей кухне. Бормотание становится громче, и благодаря «ЛОКИ-3000» у меня в ухе я всё прекрасно понимаю:

Ничего себе! Круто! Я хоть и сижу в густом тумане, но всё-таки вижу, что мы словно движемся спиной вперёд – как в мультике. Правда-правда: как будто мы попали в какой-то фильм, который сейчас прокручивают к началу. Папа вздрагивает, голова его взлетает так же быстро, как недавно упала в тарелку, вот он уже сидит прямо и разговаривает с норнами в ускоренном темпе, произнося слова задом наперёд. Мигают свечи, туман потихоньку рассеивается, а когда он почти исчез, я замечаю, что госпожа Урдман, госпожа Скульдмёллер и госпожа Вердан-Димитровски выглядят так же, как в начале ужина. Кружевные блузки, вязаные кофты, собранные в пучки седые волосы – всё как обычно.