человеку. Вот и приходится по-разному приспосабливаться, пририсовывать, воображать, фантазировать, примерять образы и любить всегда по-разному. Поэтому, сквозь страницы блокнотов, которые судорожно исписывались стихами по ночам, я видела, как он прячется в своих картинах от холодного мира и отдает все неисчерпаемое чувство любви прелестному детищу искусства. Только процесс написания картин, краски и холсты он любил искренне и чисто, но при этом был прост и открыт с друзьями, а особенно со мной. Он уже узнал, что я вижу в нем больше, чем остальные, что я просто в него верю, каким бы еретиком его не обзывали такие «правильные граждане».

Желая ступить на такой же призрачный путь художника, человека искусства, со своими творческими порывами, я видела в нем «божью искру» и мне всегда хотелось его оправдать и защитить в лице других. Они не разделяли его мечты о свободе самовыражения, восхождении на новые уровни творчества, воплощениях многогранного мира на холстах и бессмертном имени. Разговоры сводились к темам женитьбы [да поудачнее], жилплощади [да поудобнее] и работы [и чтоб платили хорошо], но что обо всех этих советах думал сам художник, я не знала. Как-то удавалось ему обходить эти углы быта и быть все же верным своим мечтам.

Но будь бы его мечта женщиной, будь его мечта той самой музой, какими их так трогательно описывают: в белых шелках на голое тело и с сияющими драгоценным блеском волосами, струящимися по спине, чувственными губами и бездонными глазами. Эта муза часто обижалась бы, напевая ему в миноре на ушко песенку «ты уделяешь мне мало внимания». Он тонула бы в слезах ревности, ломая свои нежные ручки и заливая слезами пышные ресницы, они бы оба больно переживали предательства творчества и обиды от неверия, которое редко, но все же подступало, как ком к горлу. Она – эта муза – была бы удивительной турчанкой в мире светло-русых крепостных славянок, которые так наскучили его проникновенному взгляду. Она любила бы моего художника, но лила бы горькие слезы о том, что он пусть и не крепостной, но до шейхов идти ему долгой и трудной дорогой, горизонта которой не видно.

Все же в том художнике есть какая-то магия даже от того, какие мысли вертятся в его голове. В причинах отсутствия успеха его проектов я копаться не хочу… По сравнению с другими он был окрылен. Может, он на время сложил крылья, может, ходил не в белом, а может, он просто был Икаром, смотрящим на солнце и бесконечное небо15. Мне хотелось молиться за его успехи, и я свято верила в него. Все же осталось неизвестным делал ли он достаточно для того, чтобы воплотить свои мечты об успехе в реальность. Возможно, сейчас этот мой Икар делает самолет из настоящего металла или уже обгорел от палящих лучей, испробовав крылья в работе, и сидит намазанный кефиром в тени, но сам факт, что он имел заоблачную цель и шел к ней, как к звездам – сквозь терны, вызывал у меня уважение.

Поражал еще и тот факт, что он был самоучкой. Глядя на него со стороны, кажется, что он самый обыкновенный молодой человек: симпатичный, образованный, хорошо сложенный, уверенный в себе, приятный в общении. А когда осознала, что он способен создать, я смотрела в его глаза совершенно иначе. С тех пор я четко видела в нем скрывающийся от всех глаз более глубокий мир непостижимого, мысли, которые складываются в волшебство, и его искусство. Меня продолжало неумолимо тянуть к нему.

Скромность – не для тех, кто хочет пробиться в люди. А мне он казался временами скромным. Я сделала его лирическим героем моих стихов, в которых он так красиво отразился. Казалось, все люди как люди, а он изящная картина, нарисованная карандашом – полупрозрачная, прекрасная и таинственная. Или это все видели мои затуманенные влюбленностью глаза? Нет. Знаете, говорят, что ты даешь миру, то тебе и возвращается. И я тоже тайно мечтаю, что кто-то однажды будет так же на меня смотреть и видеть художественный образ поэтессы, милые черты и какое-то что-то, неуловимое и чарующее.

Ох, уж эти люди искусства. Им нужна любовь, страсть, вдохновение, искренность и иллюзорность. Их миры и души такие хрупкие, с их внутренними критиками, с их сложностями в карьерных лестницах и огромными мечтами. Жизнь мечты, которая иногда так и не сбывается. Но счастье в том, что есть она – эта мечта, свет, надежда, двигатель. Это то, что заставляет дышать глубже и дает тебе роль «деятеля искусства», которую как минимум очень приятно играть. Ты воспаряешь даже над простыми серыми прохожими, зная лишь одну тайну, – у тебя есть дар. Да, таких людей не так уж и много, но в каждом мужчине живет творец. [Ну и этот талант должен быть признан, иначе – пустые слова]

Вся сложность любви к художнику – вопрос хлеба и зрелищ. Их жизнь – феерия, сложнейший механизм из отчаяний, исканий, попыток, вдохновения. Это люди эмоции, но эту эмоцию нужно уметь продать. Свои зрелища нужно уметь превращать в хлеб, но многие от голода отрекаются романтики. Остаются преданными грезам лишь сумасшедшие или хранимые своими же крыльями. Крыльями, которые бывает так трудно раскрыть, за которыми хочется прятаться, которыми греешься, боясь из поднять и взлететь.

Помню, как мы сидели с ним поздним вечером, и я обнажала перед ним подробности моего творчества, тайные символы и завуалированные мотивы. Я читала ему вслух. Это было так откровенно, так интимно. Он томно смотрел и тихо спрашивал обо всем, а утопала в его голубых глазах и училась дышать под этой водой. То, как трепетно он относился к моим блокнотам, страницам, ручкам… А мне позволялось болтать с ним пока он рисовал. Мы говорили обо всем на свете и порою было даже не важно о чем. Он знал цену искусства. Понимал и поддерживал во мне этот огонь. А потом я часами всматривалась в его картины и писала о нем стихи. В мотивы своих творений он меня не посвящал, может, где-то на холстах был и мой след.

Стать его музой? А хвалило бы мне умения вдохновлять и чувственности? У меня и шелка не было, чтобы носить на голое тело, да и волосы не струились по спине – подстригла по плечи, сняв груз прошлой нелюбви. Тут можно упомянуть народную фразу «чтобы стать женой генерала, нужно выйти за рядового». Да, повесть о великой женщине-вдохновительнице – образ который идет в противовес женщине-пиле. И, по