продажности ты затерялся с женой.

О, как отмолить мне твой грех? Как мне ось

всего мироздания сделать стальной?

Отныне я – лобное место. Я – вся!

Твоих по-надбровий. И глаз. И строки.

…Обуглено, горестно бьётся культя

руки.

2

МОНОЛОГ ВЕНЕРЫ

Обугленным холстом развратный мир, прости!

О, выгоревший весь! Ты – треугольный уголь!

Ты – пеплом! До оси, до рёбер, до кости.

Ты с севера.

С востока. Юга.

Ты обречён. Всегда. И я борюсь с тобой.

Хотя окружена. Хотя не меркнут звуки.

О, как они болят мои Венерьи руки,

отъятые! Но рвусь в неравный правый бой!

Эпоху разгребать. Всей чистотой ищу.

И пальцы – коих нет! – перебирают струны!

Мой неподвластен мир разору, дележу!

На сердце у меня он выцарапал руны

в кипящем серебре! А в свитках у меня

предсердья – лишь любовь, целованная небом.

Иду вдоль школы я: двор, дети, толкотня,

им всем сдавать ЕГЭ, им – зрелищ, света, хлеба.

Мне каждое дитя – прощение! Прости

уставший, прошлый мир. И мир, прости, грядущий!

Вот мусор во дворе, от папирос бычки,

бачки, от кока-кол бутылки. И значки

на горизонте звёзд. И под ногами лужи.

И всё равно обнять. Хоть телом, думой всей.

Я знаю, лучший мир

он есть! Он рядом. Дышит.

К нему любовь сильней моя всех нелюбивших,

я ровно столько же иду, как Моисей…

***

Эта песня тебе, моя дочь! О тебе. И огромной

материнской любви, что размером с безудержный космос.

Наставленье бы дать! Оберег бы сплести. Так бездомно

без твоей мне поддержки. Скажи, отрастила ли косы

ты, как я, что до пояса? Как я хочу, чтоб бесслёзно

прожила свою жизнь ты. Мужчины – они так несносны.

Я-то знаю, как счастье становится зверем с когтями.

И предательство знаю, и отблеск его смертоносный.

Я сама так бродила дорогой, тропою, путями.

Нет, такого рецепта, чтоб не ошибаться. Соломки

подстелить, но, увы, от соломки-то легче не станет,

от перинки, матраса. А панцирь в душе слишком ломкий.

У меня бьётся пульс по тебе, как лягушка в сметане.

Это лучшее время, когда ты была здесь, под сердцем,

это лучшее время, когда ощущаются марсы.

Марсианский ребёнок мой! Ты галактических терций.

Не сдавайся!

Никогда. Ни за что. И по-царски взирай на мытарства.

Я сегодня твои сарафанчики, юбки и книжки

разбирала в шкафу. О, какой он большой и скрипучий.

Мои пальцы касались, как будто кожи подмышек,

молоко в них и пряжа льняная! И творог сыпучий.

И веление щучье. И сказка. Емеля-дурило.

Сколько я пролила по тебе этих слёз крокодильих.

А точней по себе. Оттого, что ты не понимала,

как опасны плохие компании, юноши-лалы.

Говорят об одном, ну а сами-то, сами-то… «Нет же!» –

я кричала тебе. Я просила. Но, видимо, мало

у меня было слов. Только сердце одно дребезжало,

рассыпаясь в одну невозможную, терпкую нежность.

Помни! Я тебя жду каждый день. Каждый век. И столетье.

Динозавром планеты. Кометой Галлея. Когда вдруг

станет трудно дышать, заколеблются стороны света,

буду я этой кромкой,

к тебе простираясь из радуг.

***

Виноградные косточки из Окуджавинской песни.

Виноград…град-вина, не разрушенный мой Карфаген.

Вот собрать бы подруг и назвать «Мастерскою небесной»,

и пусть каждый их шаг будет вечностью благословен.

Быть достойной подруг. Быть достойной. Иначе, зачем же

вся моя немудрёная, прикреплённая к памяти жизнь?

Прикреплённая генами, телом, космической брешью,

виноградною косточкой, переходящею в кисть.

Быть достойной подруг…говорят, что друзей не заводят,

как котят, как ежат и, как птиц-попугаев, собак.

Мои тёплые комышки! Ларочка с Автозавода,

сколько я доверяла тебе. Быть достойной хочу. Натощак,

если слёзы глотала свои. А затем я звонила, звонила,

чтобы наговориться, Наталье (сейчас – Натали)!

Отделяю по капле. Как мёртвую топь от водицы

и живую (живящую!) в отсвет тугой полыньи.

Есть подруги далёкие. Есть виртуальные. Встретить

и собрать бы вот здесь, «Мастерская небесная» где

мне Елену Ананьеву! О, из каких же столетий,

из каких заантичных и будущих? Как мне сыграть на дожде

и на солнце мелодии? Больше, чем музыка музык!

Владислава – планета. Комета – моя. На холсте

на каком рисовать мне-творить? Если космос ей – узок!

И других я ценю. Но любовь на такой высоте,

что самой даже страшно! Поскольку мне не дотянуться!

Быть достойной и только. Отвергнувших тоже люблю.

И обидевшихся! В баррикадах тугих революций.

Я же – в том Карфагене! Он – личный! Не рушьте в бою,

о, нет, не за себя! Как простить…помыкаюсь я прошлым –

чистотой идеалов (наивны они. Ну, и что?).

Нас, приросших всей кожей. О, как отобрать эту кожу?

Ах, Людмила Васильевна, чем же мне выхаркнуть? Ртом?

Да, я в тысячу ртов вопию. И давлюсь виноградом

Карфагенским! В Тунисе его очень много растёт.

Быть достойной подруг. Всех наставников марсовых. Ладом.

Снегопадом. Отгадкой. И кладом. Когда буду падать,

разбиваясь, срастаясь, сверяясь, смерзаясь, как лёд,

я – в живящую воду! И в ваш занебеснейший свод.

Что скажу я наставникам? Мне, каждый встречный – наставник.

Каждый, кто покидает меня, он учитель вдвойне.

Каждый, кто предает, распинает, он тоже уравнен,

даже тот, кто убьёт.

Он мне тоже державен, уставен.

Карфаген, пусть разрушен, в груди прорастёт из высот…

СЛОВО О ГОНЧАРЕ

Что ты цедишь слова, как сквозь зубы, рот сузив?

Где гончар, чтобы миг этот переваять?

Где гончар, коли держит он войлок, убрусы

там, где белое с черным, где ткань бытия!

Вот он держит на талии пальцы тугие,

выплетая весь мир (я прошу, помолчи!),

перед небом исплачутся души нагие,

братья-сёстры начально все мы, не враги, и

я зажгу для тебя три церковных свечи.

На колени!

Ползком.

Рыбьей спинкой, стерляжьей

прислонюсь к небесам:

– О, для неба нет злых!

Есть больные, грешащие…

Все в землю ляжем.

Одинаковы все! Смоляные котлы

для любого сготовлены! Нет там халвы

и сгущёнки, и масла с духмяной икрою.

Не являюсь для неба – ни стервой, ни злою.

Гончару – все мы глина из вязкой земли!

И на плахе планет замыкается кругом,

маховик на оси крутит он с перестуком,

так смягчается сердце,

что камнем секли.

Брось ты камень, однако! И так слишком туго,

слишком армагеддоно, погибельно мне!

Не молись против ты. А молись ты в объятья,

в восклицанья, в любовь! А иного нам хватит

и вдвойне, и втройне.

Конь по кругу бежит. И гончар сводит пальцы

нам на шее уже, возле горла. И кальций

нам