Халима говорила первой. Мы четко различали ее лицо под луной, такой близкой, что она как будто сорвалась с неба. Мы видели изгиб ее носа, сросшиеся брови, пересекавшие лоб. Она была из зауи, племени, где женились только на двоюродных сестрах, следуя тысячелетней заповеди «Чистота крови или Смерть!» — мотиву, который повторялся в их книгах, сознании, праздниках и узорах вышивки.

Однажды, смотря в окно, Халима увидела иностранца Тахара. Она полюбила его с первого взгляда и устроила так, что они познакомились. Они назначили друг другу свидание, провели вместе первую ночь и многие другие. Она перелезала через стену и встречалась с ним на заброшенной ферме, и они занимались любовью до изнеможения. Она возвращалась до пения петуха. Больше, чем быть пойманной родителями, она опасалась наткнуться на имама, которого называли «Джинном рассвета», потому что перед первой молитвой он имел привычку ходить по деревне. Но однажды ей надоело. Довольно бояться своего отца, двоюродных братьев, имама и петухов. И она решила вместе с любовником убегать к его семье. Увы! Беднягу поразила загадочная быстротечная болезнь. Свекровь Халимы, неохотно принявшая ее, прогнала женщину камнями еще до того, как тело ее возлюбленного было погребено. Халима не решалась вернуться в свою деревню, где ее могли убить, и принялась бродить по окрестностям. Только Ишк дал ей убежище…

Рассказ подхватила Джауида, женщина с тонким голоском и кошачьими глазами. Она утверждала, что ее заколдовала другая жена. «В тот день, когда я перешагнула порог моего нового дома, первая жена моего мужа ужасно разгневалась и принялась выдумывать уловки, чтобы повредить мне. Говорили, что я молода и красива. Хуже, я могла подарить мужу желанного мальчика».

Сначала чай приобрел странный вкус, затем Джауида стала находить в матрасе или в кувшинах с кускусом странные амулеты. Затем появились испещренные иероглифами пергаменты, приколотые или приклеенные под шкафами, порошок, покрывавший ножки ее кровати, головы хамелеонов или пальцы трупов, которые она откапывала во дворе. Каждый раз, когда первая жена набрасывала покрывало, чтобы выйти на улицу, Джауида молилась, боясь того дня, когда та принесет микстуры, которые ее убьют.

Ее соперница перешла к более изощренным методам, и женщина потеряла веру в саму себя утратив уверенность в чувствах своего мужа. Отныне, когда она приближалась к нему, он махал руками, как безумный, страшно кричал и избегал ее ложа. Он стал жестоким, то и дело бил ее и угрожал придушить. Джауида знала, что ей оставалось делать. Однажды она подожгла комнату, где муж спал с первой женой. И убежала без сожалений.

Фатиха была поймана со своим любовником — ее двоюродным братом. Влюбленные дождались, когда семья отправится в соседнюю деревню, чтобы уединиться в примыкавшем к дому амбаре. Он раздел ее, увлажнил шею, поцеловал грудь. Она восхищалась им, таким красивым и нежным. Амбар стал местом их встреч до того печального дня, когда раздался выстрел, и тело любовника рухнуло на женщину. Фатиха подняла глаза и увидела отца. «Одевайся, грязная шлюха, и следуй за мной», — сказал он, бросая ружье. Женщина так и не поняла, что направило ее руку. Она наклонилась, подобрала ружье и выстрелила. Отец упал, и его тело рухнуло на тело ее любовника. Она открыла дверь и ушла, шепча: «Земля Бога не имеет границ. Где-нибудь я точно найду убежище».

Байя пела с детства. Ее приглашали на обрезания и свадьбы, осыпали похвалами и восторгами, ибо ее семья не нуждалась в деньгах и владела обширными землями. Девушка прижимала руку к правой щеке, и слышался ее голос, такой чистый и мелодичный, что говорили, будто реки перестают течь, а пристыженные птицы умолкают. В шестнадцать лет ее захотели выдать замуж. Она попросила об отсрочке и придумала множество препятствий. В восемнадцать лет начали бояться, как бы она не осталась старой девой. Никого не заботила ее любовь к пению, все были уверены, что ее необходимо выдать замуж. Против воли Байи ее отдали старшему из двоюродных братьев. Она убежала с труппой, которая пела в окрестностях однажды вечером. Но что за судьба у девушки из хорошей семьи в труппе бродячих артистов? Хуже того, певцы считали, что, сбежав, она опозорила свою родню. Они поспешили дать понять Байе: она повела себя как шлюха и все они имели право на нее! Они по очереди насиловали ее и продавали мужчинам из тех пригородов, где проходили их выступления. Байя убежала из этого ада, предпочтя другой — бордель портового города.

Отчаявшись, она разводила бедра под клиентами и верила, что забывает о своем несчастье, напевая каждый раз, когда ей предоставлялся случай. Однажды ночью ее разбудили, потому что пришел клиент, ее толкнули в постель, и Байя даже не имела сил зажечь свечу. Она позволила иностранцу двигаться туда-сюда, ворчать и плеваться, жестоко бить ее, как будто он злился на весь свет. На заре она вышла во двор, последние звезды напомнили ей о детстве, и она запела: «О ты, огонь, меч, что пронзил меня, когда мой любимый перешагнул порог!» Шум заставил ее замолчать, было уже светло, и она обернулась. Она подняла взгляд к окну и различила лицо человека, который трудился над ней всю ночь. Ее голос замер. Ее клиент был не кто иной… как ее собственный брат!

Что было после? Она уже не помнила. Кроме того, что она побежала, побежала к близлежащим холмам. Она знала только, что ни в одной стране ей не скрыть своего стыда и ни одно убежище не ждет ее ни на земле, ни на небесах, кроме Ишка. И этой толпы несчастных.

* * *

Стояла ночь. Темная туча пробежала по луне, скрыв ее на треть. Можно было сказать, что она вдруг накинула покрывало, чтобы скрыть боль, которую причиняли ей рассказы о сломанных судьбах.

Байя только что завершила свой рассказ, когда плач и стенания закончились. Было слышно, что женщины успокоились. Соседка рассказала мне, что таков был обычай: убежав от страданий, женщины предавались своему любимому занятию и описывали самое злобное создание Аллаха — мужчину.

Действительно, они превосходили друг друга в язвительности, вспоминая в стихах и прозе, тирадах и пословицах свирепость и мерзость мужчин и их бесчисленные пороки. Сам Бог, если предположить его принадлежность к мужскому полу, не избежал бы шуточек.

Лейла с интересом наблюдала за этим сборищем женщин, истеричных, потому что они несчастны, смеющихся до слез после рыданий, чья ярость была связана с желанием выжить, желанием тем более четким и ясным, что оно рождалось в тишине мертвой деревни.

Я понимала, что этим вечером Провидение отомстило мужу за меня. Выслушав, как несколько женщин бичевали супругов за «пустые яички» и «вялые члены», я не упустила шанса внести свой вклад, стоя посреди слушательниц. Лейла смотрела на меня с гордостью.

Я обличала вялость и жадность сынов Адама, их панический страх боли, жажду наживы, несравненное тщеславие. Скупцы и фанфароны, никчемные провидцы и лицемерные верующие, убийцы сердец, осквернители природы, о другом уже и не говорю… Мне казалось, что я в свою очередь хлещу Садека Ле Борна, и то, что он был мертв, ничуть не уменьшало облегчение, которое я чувствовала. Я тоже оскорбляла и била, лучше поздно, чем никогда! Я тогда отчасти поняла, что слова тоже имеют магическую силу — и ее воплощение въяве!