Его величество король Кастилии и Леона Альфонсо XI Справедливый умер от чумы, как простой виллан, исходя кровавой рвотой и обливаясь потом на своем смертном одре. Это случилось рано утром 25 марта 1350 года, в день Страстной пятницы.

Вслед за ним покинули земной мир четырнадцать военачальников, двадцать три оруженосца и несколько воинов из личной охраны короля, пораженные «Черной смертью». Плюс – бесчисленное количество рыцарей, лучников и арбалетчиков.

Как же не хотел умирать дон Альфонсо – этот жизнелюб и женолюб! В короткие минуты просветления король истово молился всем Божьим угодникам, главным образом – своему пращуру Фернандо Святому. Многие рыцари-ветераны до самой последней минуты не расставались с надеждой, что король выкарабкается и на этот раз. Ведь как часто они шли за ним на неверных, и всегда дон Альфонсо первым врезался в ряды противника, нанося удары направо и налево. Как часто его, истекающего кровью, уносили с поля боя, положив на штурмовую лестницу, служившую носилками! И всякий раз, каким бы тяжелым ни было ранение, побежденная смерть отступала от королевского ложа.

Но «Черная смерть» не отступила. Она не делала различий между сильными и слабыми, «верными» и «неверными», бедняками и монархами. Примерно в одно время с королем Альфонсо XI в Европе от чумы скончалось около тридцати коронованных особ и принцев крови.

Удивительным было уже то, что король агонизировал не три и не пять, а целых семь дней.

– Господь помог ему дотянуть до Страстной пятницы, и наш Альфонсо умер в тот самый день, когда был распят Христос, – говорили в народе. – Значит, Бог простил ему все грехи, в том числе сожительство с Элеонорой.

– Вот если бы он умер в среду, – рассуждали простолюдины, – на пятый день лихорадки, как и положено по законам «Черной смерти», тогда это означало бы, что королю предстоит гореть в аду. Ведь Страстная среда – «иудин день», когда Иисус был предан на поругание и убиение.

Разумеется, тело почившего в Бозе короля не сожгли в яме вместе с умершими от чумы соратниками. В Севилье шептались, что в ночь с пятницы на субботу, под покровом тьмы, по мосту Сан-Тельмо выехала из города телега с каким-то ящиком в сопровождении францисканцев. Поговаривали, что ящик был наполнен церковным воском, из которого изготовлялись богослужебные свечи. Вроде бы этим воском и залили гроб с телом короля, чтобы флюиды чумы не проникали наружу.

В четверг, 31 марта, на пятый день Пасхи, Альфонсо XI Справедливый был похоронен в толедском кафедральном соборе, в каменном саркофаге.

Еще до того, как по усопшему отслужили первую панихиду, а именно ранним утром в Страстную субботу, самый траурный день Семаны Санты, архиепископ Толедский и примас всей Кастилии дон Гомес де Манрике с амвона севильского кафедрального собора провозгласил новым королем Кастилии и Леона шестнадцатилетнего дона Педро. Примас повелел всем епископам, аббатам и приорам, священникам и монахам принародно молиться о здравии и благоденствии короля Педро I. Севилья и скорбела по умершему Альфонсо XI, и ликовала одновременно. Ведь новый король был земляком всех севильянос, и хоть появился на свет в Бургосе, но всю свою жизнь прожил здесь.

Именно Севилья будет единственным городом, который, несмотря ни на что, будет славить короля Педро I, вошедшего в историю как Педро Жестокий.

И еще не раз в Кастилии и сопредельных государствах вспомнят, что царствование Педро Жестокого началось в Страстную субботу. То есть, согласно учению святых отцов, в самый «богооставленный» день. В единственный день в истории человечества, когда, по Евангелию, сам Христос лежал в гробу, а душа его пребывала в аду. «День без Бога» – так называл Страстную субботу простой народ.

Несмотря на разгул «Черной смерти», европейские монархи не меняли своих планов: по-прежнему велись бесконечные сражения, Франция и Англия сцепились в затяжной Столетней войне. Плелись придворные интриги, заключались торговые сделки. Карьеристы спешили получить освободившийся после чьей-либо смерти пост, юноши и девушки – насладиться любовью, воры и убийцы – свершить свои черные дела.

Мало кто заблаговременно готовился к смерти, очищая душу покаянием и добрыми поступками. Лишь во французском Авиньоне, тогдашней папской резиденции, население под воздействием вдохновенных проповедей папы Климента VI рвалось в исповедальню. По воспоминаниям одного из кардиналов, даже тайные любовницы католических прелатов открыто каялись в своей преступной связи (сами кардиналы, разумеется, открещивались от подобного рода «свидетельских показаний» авиньонских красавиц, иначе если бы они признали сей грех, то были бы низложены, а то и отправлены в заточение).

В Италии Боккаччо писал свой потрясающе безнравственный «Декамерон». Там в качестве панацеи от чумы приводился пример группы юношей и девушек, удалившихся в затвор, чтоб предаться всем видам порока. Во Франции Петрарка, закончив цикл сонетов «На смерть мадонны Лауры» (она умерла от чумы в Авиньоне), принялся на старости лет сочинять ровным счетом никому не нужные медицинские и политические трактаты. В Англии Чосер создавал свои первые романтические стихи.

В официальной столице Кастилии, Вальядолиде, стараниями канцлера Альбукерке открылся и в течение всей эпидемии (и, разумеется, после ее окончания) успешно действовал огромный по тем временам университет. В нем преподавались не только отвлеченные науки, но и математика, физика, химия, картография. Испания готовилась к великим географическим открытиям.

Германские алхимики получили в своих лабораториях серную и соляную кислоту. В Праге был изобретен и построен первый в истории человечества подъемный кран.

В аббатствах и замках стали появляться первые башенные часы, которые – о чудо! – показывали правильное (с точностью до пяти минут) время. Среди богатых людей ширилась мода на настенные гиревые часы с боем. Они ошибались на два-три часа, но никто не придавал этому значения. Главное – «у меня в доме висит механизм»; он тикает, время от времени издает звон колокольчика, и у него дважды в день подтягивают гири.

В общем, обыденная жизнь, несмотря на чуму, продолжалась.

Но при всем при том близкие приятели то и дело подозрительно посматривали друг на друга, словно спрашивая: а кто кого на этот раз заразил во время застолья или дружеской беседы? Дети боялись навещать родителей, а отцы и матери – своих сыновей и дочерей. Покупая продукты в лавке, обыватели невольно думали со страхом: а не попадет ли в меня вместе с этим куском хлеба или мяса «Черная смерть»? Богатые люди каждый вечер сжигали одежду и обувь, в которой проходили весь день, а наутро надевали все новое.

К смерти окружающих людей остававшиеся в живых стали относиться если и не с полным безразличием, то, во всяком случае, как к чему-то очень привычному. В Севилье никто не провожал своих близких в последний путь к огромной траншее за чертой Трианы, только могильщики, которым предстояло сжечь очередную партию трупов и засыпать пепел землей. Территория массового захоронения была оцеплена арбалетчиками, задыхавшимися от клубов смрадного дыма.