— Мы проигрываем эту войну, Эд. Вы это понимаете, ведь так?

— Конечно, если ты имеешь в виду мелкую войну в Ираке. Но мы не проигрываем глобальную войну, пока по крайней мере. Ту, которая разрушит все, от большого Лос-Анджелеса до маленького Бангора в штате Мэн, и заставит обычных людей постоянно гадить в штаны от страха. В этой войне мы все еще удерживаем позиции. Почти что. Вот почему я хочу отправить тебя в Амман. Пока тебе как следует не разнесли ногу, ты в Ираке делал реальные дела. Я говорю про эту сеть и Сулеймана. За последние пару дней мы получили сведения из других источников. Мы должны уничтожить его. Должны. Так что переставай жалеть себя и поправляйся. Лечись. А я переправлю тебя в Амман, как только смогу. Мы поняли друг друга?

Феррис едва улыбнулся:

— У меня есть выбор?

— Ни фига, — ответил Хофман, вставая, но потом передумал и снова сел. Он хотел, чтобы Феррис понял все. Это не утешительный приз. Сощурив один глаз, словно вглядываясь в даль, он снова обратился к нему: — Помнишь тот день, когда ты в первый раз пришел в мой кабинет, после того как тебя выпустили с «Фермы»?

— Еще бы. Вы меня напугали.

— Ты мне льстишь. Но суть не в этом. С той самой первой встречи я знал, что хочу, чтобы ты у меня работал. Знаешь почему? Конечно, ты все хорошо делал на тренировках. Они прислали мне доклад. Ты преуспел во всем.

Феррис кивнул. Он встретился с Хофманом через пару дней после выпускного экзамена в тренировочном центре, который все называли «Фермой». Возможно, самым секретным тренировочным центром в мире. Он представлял собой огороженную пустынную полосу земли в болотистой пойме Тайдуотера, неподалеку от Уильямсбурга, наполненную змеями, паразитами и отставными оперативниками, которых послали сюда работать инструкторами после того, как они прокололись на агентурной работе. Феррису это место показалось похожим на роскошный лагерь скаутов с развлечениями типа ориентирования по карте, скоростного вождения автомобилей, упражнений в стрельбе и даже прыжков с парашютом. Все это было призвано тщательно замаскировать тот факт, что большинство выпускников никогда не будут ходить и ездить дальше посольских приемов. Но Феррис преуспел во всем. Он был тренированным мужчиной, что давало плюс в таких зачетных дисциплинах, как, например, рукопашный бой. А инструктор по профессиональной подготовке сказал ему, что он «прирожденный вербовщик».

— Ты был просто звездой, — продолжал Хофман. — Но суть не в этом. Большинство людей, хорошо проявивших себя на «Ферме», становятся сущим бедствием, когда превращаются в оперативников. Это как с выпускными классами. Своего рода обратная зависимость между первоначальными успехами и последующими реальными достижениями. Нет, меня привлекло нечто другое. Такое, от чего я, боюсь, почти отвык в нашей работе.

— Хорошо, сдаюсь. Так что же?

— Ты был естественен. Это единственное слово, каким я могу передать свои ощущения. Ты даже еще не начал, но уже четко знал, что ты будешь делать. Ты знал, что где-то живут ужасные люди, которые собираются убивать американцев. Ты изучал их. Ты говорил на их языке. Ты знал, что они уже вышли в свой поход против нас, в отличие от девяноста девяти процентов сотрудников Управления в те времена. И у тебя была эта хватка журналиста. Большинство людей приходят к нам из ФБР, морской пехоты и тому подобного. Там их учат выполнять приказы и приспосабливаться к ситуации. А ты выделялся на их фоне. Ты был ловким и непокорным мальчишкой, изучавшим арабский еще с колледжа, работавшим с журналом «Тайм», и все такое, который понял, что этот чертов дом горит и ты должен с этим что-то сделать. Вот что мне в тебе понравилось. Ты уже тогда понимал, что происходит. Как и сейчас.

— Я всегда думал, что вы ненавидите журналистов.

— Конечно. Они неудачники. А ты мне нравишься.

Феррис покачал головой, вспоминая всех хвастунов и кабинетных стратегов, с которыми ему приходилось работать в «Тайм». Индустрия новостей все еще была на подъеме, когда он пришел в нее в 1991 году. Они послали его в Детройт, чтобы он написал цикл статей о том, что осталось от американской автомобильной промышленности. Его это достало до смерти, уже через год он начал думать об увольнении, но властители «Тайм» вдруг решили послать его за границу, очевидно чтобы использовать его знание арабского. Для начала они вернули его в Нью-Йорк, и он принялся заниматься темой Уолл-стрит. Это было еще хуже Детройта. Феррис уже было окончательно решил увольняться, когда «Тайм» дал ему заказ на небольшую статью о радикальных исламистах, следы которых всплыли при расследовании попытки подрыва Всемирного торгового центра в 1991 году. Феррис принялся читать арабские газеты и посещать мечети. Чем больше он говорил с шейхами, тем яснее для него становилась ситуация. Эти люди Америку ненавидят. Они больше не хотят никаких переговоров. Они хотят убивать. Феррис понял, что влез во что-то чрезвычайно важное, но «Тайм» поставил лимит статьи в тысячу слов, и, когда он пожаловался на это ограничение, редактор прочел ему лекцию о «работе в команде». Феррис подумывал о том, чтобы написать книгу о радикальных течениях ислама, но не смог найти издателя, который пообещал бы ему публикацию.

Тогда он бросил работу и пошел в аспирантуру. Преподаватели Колумбийского университета были рады вновь увидеть его, хотя и не одобряли его исследований по теме исламского экстремизма, проводимых вместо объяснений в любви несчастным и обездоленным палестинцам. А потом, спустя полгода, случилось событие, которое теперь выглядело для него заранее спланированным. Бывший декан факультета, заинтересовавшись работой Ферриса, пригласил его на ланч. Он долго ходил вокруг да около, а затем, за чашкой кофе, прямо спросил Ферриса, не думал ли тот когда-нибудь о работе в Центральном разведывательном управлении. Сначала Феррис расхохотался. Не думал ли? Черт, он всю жизнь бежал от этого. Хватит бежать, вдруг понял он. Вот кто ты есть. А сейчас, спустя десять лет, лежа на больничной койке, с ногой, собранной на стальных спицах, он умоляет о том, чтобы ему позволили вернуться на поле боя.

Хофман улыбался.

— Ты помнишь, что сказал мне при первой встрече?

Феррис попытался вспомнить. В день выпускного экзамена на «Ферме» директор тренировочного центра вызвал его к себе и сказал, что его хочет видеть начальник ближневосточного отдела. Прямо сейчас. Он говорил об этом как о чем-то весьма важном. Феррис хотел провести недельку во Флориде, поджариваясь на солнышке и попивая пиво, но, очевидно, от этого придется отказаться. Он уселся за руль и с сумасшедшей скоростью поехал по Девяносто пятой магистрали, заведя музыку на полную громкость и думая о том, какой он крутой. Когда он приехал в штаб-квартиру, охранник отправил его в кабинет на четвертом этаже. Внезапно до него дошло, сколь обычным было то место, в которое он попал. Доски объявлений с заметками о встречах в неурочные часы, словно в университете. Маленькие таблички на дверях — «Щитовая», «Сантехническая». Словно они боятся, что люди по ошибке войдут не в ту дверь. На «Ферме» стажерам Управления тайных операций говорили, что их готовят к службе в самом лучшем в мире разведывательном ведомстве. Но, глядя на неуклюжих мужчин и женщин, с пустыми глазами снующих по коридорам штаб-квартиры ЦРУ, Феррис понял, что эти слова были не совсем верны. И начал думать о том, не совершает ли он величайшую в своей жизни ошибку.