девушке удается лишь столкнуть ее с кучи. Она приземляется на бетонный пол с характерным стуком — звуком разочарования.

После падения, из-под коробки выглядывает уголок белой карточки и Кирстен поднимает ее. Карточка похожа на те, что посылают вместе с цветами: размером меньше ладони и липкая с обеих сторон. На картинке лилия, напечатанная блестящими розовыми чернилами (Клубничные блестки), которые девушка пачкает кровью.

Внутри неизвестным почерком написано: «Позвони мне. Твой навеки:*».

Часы на руке издают звуковой сигнал — это Кеке. На следующей неделе, она хочет встретиться там, где клубно и темно, чтобы выпить. Говорит, что у нее есть, что отметить.

«Согласна, — отвечает Кирстен. — Заранее поздравляю с тем, что мы празднуем. Давай устроим праздник нашей взаимной клаустрофилии».

Сообщения в чате в наши дни стали такими короткими, что их невозможно передать текстом без искажения смысла. Иногда Кирстен использует самые длинные слова, которые только может придумать. Таким образом, девушка протестует против сокращенного до нелепости языка чата.

Девушка понимает, что это, вероятно, признак старости, и задается вопросом, является ли это аналогом обладания телефоном-кирпичом. Даже ее «Снейквоч» уже устаревшая технология. Очень утомительно обновлять девайсы каждый новый сезон. Может быть, она больше похожа на мать, чем думала раньше.

Кирстен бросает карточку обратно в коробку и берет пораненный палец в рот, ожидая, когда кровь перестанет идти. Она ощущает похмелье, хоть предыдущей ночью выпивала немного. Еще один признак старения? Иногда она чувствует себя так, будто ей девяносто. И не сегодняшние «Девяносто — новые сорок!», но биологические, тяжелые, хрупкие девяносто. Девяносто, где у тебя седые волосы, покрашенные в баклажановый и протез в бедре.

Она уже изучила то, что казалось сотнями файлов и документов, большинство из которых было написано на неизвестном ей наречии. Кирстен пришлось пролистать целую библиотеку, прежде чем она нашла свое свидетельство о рождении. Слегка помятая папирусная бумага, печать в низком разрешении, уродливый шрифт, но там было четко указано ее имя: Кирстен Ловелл. Дата рождения — шестое декабря тысяча девятьсот восемьдесят восьмого года в «Тринити Клиник» Сэндтон, Йоханнесбург.

«Я есть, — думает она. — Хотя это очевидно! Я думаю, следовательно, бл*ть, существую».

Может быть, отчет об аутопсии был ошибочным? Они могли перепутать тело ее матери с телом другой женщины. Это так легко сделать, когда так много людей умирают от Бактерии. Или справка из больницы могла быть неправильной: они ошибочно поставили дату ее гистероэктомии. Сонная медсестра в свою полночную смену легко могла написать не тот год. Вероятно, рассеянно размышляя о собственной хирургической операции или рождении собственного ребенка.

Кирстен уже на последнем издыхании, когда, наконец, обнаруживает нужную коробку. У нее помяты углы, повсюду грязные отпечатки ладоней и запечатана она тремя разными видами скотча. Очевидно, за прошедшие годы ее открывали и закрывали бесчисленное количество раз. «Фотоальбомы» нацарапано сбоку маминым ужасным почерком. Замечая эту надпись, Кирстен ощущает укол нежности, и ей приходится присесть, чтобы перевести дыхание.

Эту коробку она открывает с чуть большей осторожностью, чем предыдущие. Двенадцать альбомов в твердой обложке занимают половину коробки, а остальное — DVD. Они начали делать цифровые фотографии, когда она училась в старшей школе. Так что с уверенностью можно было сказать: то, что она ищет, будет в одном из бумажных альбомов.

Есть одна конкретная фотография, которую она хочет найти. Кирстен предполагает, что этот снимок сделали, когда ей было около шести месяцев. Если девушка правильно помнит, снято было в каком-то солнечном месте, с деревом или лесом на заднем фоне. Шелковая повязка с цветочным узором украшала ее безволосую голову. Спина слегка выгнута, а рука с бледно-розовой морской звездой протянута в сторону того, кто стоял с камерой.

Медленно она перелистывает каждый альбом, пытаясь не попасться в паутину воспоминаний: блюдо из ревеня (пепельно-серый), перечная мята, солнцезащитный крем с запахом кокоса, сэндвичи с сырым яйцом (Морская Губка), какой-то плоский леденец с молочным вкусом — ириска? Ириска и песок с пляжа. Мышата из зефира, которые продаются только в буфете игрового магазина на семейном курорте в Драконьих горах. Аммиак, детское масло, вишневые сигареты. Гвоздики из шелка, окрашенные мощеные камнем дорожки, а на вкус это, как перец. Она захлопывает последний альбом и ищет другую коробку с фотографиями.

Здесь не может быть все. Не хватает трех лет. Первых трех лет.

Движимая приливом энергии, Кирстен атакует то, что осталось. В ее голове возникают возможные объяснения. Может быть, у них не было фотокамеры. Может быть, они считали, что нехорошо фотографировать маленького ребенка. Может быть, фотографии потерялись, их украли, они сгорели. Но нет ни детской одежды, ни игрушек. Их, конечно, могли отдать, ведь тогда были сотни сирот, брошенных детей: неслыханное дело в наши дни. Девушка начинает сильно потеть, пока перерывает все содержимое склада. Ей начинают мешаться волосы, и она завязывает их в неопрятный пучок. Когда коробки начинают заканчиваться, тревога нарастает. Кирстен не находит больше альбомов, но в предпоследней коробке она находит несколько фотографий в рамках. Конечно же! Они в рамках! Вот почему их нет в альбомах. Это ощущается, как успокаивающие пальцы на сердце.

Вот они! Почти такие, какими она их помнит. Она сжимает их в руках, рассматривает детали. От жара ее рук серебряная рама запотевает: тяжелая, декоративная, подобранная со вкусом и любовью. Фотография не совсем в фокусе, но вполне различимая. Голубое хлопковое платье (Яичный синий робин), собравшееся в гармошку из-за руки, которая ее держит. У нее нет тетушек, нет бабушек: должно быть, это рука ее матери.

Кирстен ожидает, что увидев фотографию испытает облегчение, но эффект оказывается противоположным. Какая-то мысль скребется, кружится в ее голове. Что-то не так. Она снова рассматривает фотографию.

Что это? Текстура. Текстура бумаги не такая. Фото напечатано не на глянцевой или матовой бумаге, как печатали в тысяча девятьсот восемьдесят седьмом году. Она зернистая, мягкая. Девушка переворачивает рамку и отрывает заднюю панель. Оттуда выглядывает часть рекламного объявления. Его ярко-синий цвет режет ей глаза.

Кирстен крутит и крутит в руках фотографию, стараясь понять и в то же время не желая этого. Это не ее снимок. Это вообще не фотография, а вырезка из журнала. Диаграмма аутопсии всплывает в ее голове с небрежным крестом над нижней частью живота ее матери.

Девушка опускает глаза на дешевый сертификат о рождении, а затем на распечатку, которую держит в руках. Может быть такое, что ее фотография по какой-то причине была опубликована в журнале? Журнал «Living & Loving» сообщает: «Новые зимние красотки, июль тысяча девятьсот девяносто первого года».