– А теперь я собираюсь уложить тройняшек. Они крепко спят в своих креслицах, и если разбудите их…

Угрожающие нотки в ее голосе были отчетливо слышны. И они сработали. Он вдохнул, сделал очевидное усилие успокоиться и сказал:

– Прекрасно. Я помогу. Открывайте дверь.

Она послушалась, но только потому, что все равно собиралась сделать именно это. Бормоча что-то сердитое, Дайна поспешно пересекла двор. Было холодно и сыро, и луна и звезды скрывались за толстым слоем облаков. Она открыла дверь, повернулась и направилась к машине, где Кон уже отстегивал Сэма от кресла. Ее сердце немного сжалось при виде того, как малыш положил головку на плечо Кона. Ручки и ножки вяло обвисли. Коннор, придерживая малыша за спину, молча пошел к дому.

Вот и хорошо! У нее не было настроения болтать. Она устала, ноги болели, и все, что хотелось – сесть, выпить бокал вина и забраться в постель, чтобы поспать несколько часов, прежде чем дети проснутся.

Она вынула из машины Сейди. Та захныкала, но Дайна погладила ее по спинке, и девочка успокоилась.

– Дайте ее мне, – прошептал Коннор, подходя сзади.

– Возьмите Сейджа, – бросила она на ходу.

В комнату, которая когда-то была хозяйской спальней, были втиснуты три колыбельки. Вскоре Дайне придется искать другой дом. Уже через год дети перестанут здесь помещаться. Но сейчас об этом рано беспокоиться.

– Почему, черт побери, вы не отвечали на звонки?

Напряженный шепот Коннора прозвучал в тишине чересчур громко.

– Я работала, – напомнила она. – А потом выключила телефон, чтобы не разбудить детей.

– Хотелось бы знать, – процедил он, – что это за работа, если, имея троих детей, вы задерживаетесь до полуночи?

Она нахмурилась и, нагнувшись над колыбелькой, погладила Сэма по спине, пока тот снова не заснул.

– Я обслуживала годовщину свадьбы, и с детьми все в порядке.

– Им следовало остаться дома, – сказал он, и напряженный шепот, каким-то образом, казался еще более напряженным.

Дайна сдержала нетерпеливый жест:

– По-моему, это вас не касается. Но моя няня заболела в последнюю минуту, так что пришлось отвезти их к моей бабушке.

Успокаивая сопящую, извивающуюся Сейди, он пронзил Дайну яростным взглядом:

– Какого черта вы не позвонили мне? Я мог бы посидеть с ними. Черт. Я все равно был здесь! На чертовом крыльце! Представлял вас и детей где-то в канаве. Мертвыми.

Он говорил серьезно. Она не знала, смеяться, сердиться или умилиться происходившему. Победил смех.

Она весело фыркнула и с удовольствием увидела, что он еще больше помрачнел.

– Кто вы, моя мать?

– Нет, – напомнил он, – я их отец, и вам следовало ответить на мои звонки.

Глядя в его глаза, она различала не только гнев, но и тревогу, мучившие его много часов. Если бы все было иначе и это он неизвестно куда скрылся бы с детьми, а она не могла до него дозвониться, тоже была бы в бешенстве. И волновалась. И боялась. И воображение терзало бы ее картинками с места аварии. Киднэппинга. Черт, да даже нашествия инопланетян!

Может, ей стоило ответить на его звонки. Но по правде говоря, она оставила телефон включенным только на случай, если что случится с детьми. Но вообще она сосредоточилась на работе. И откровенно говоря, каждый раз, когда звонил телефон и она видела номер Коннора, наслаждалась, переключая его на голосовую почту. Он был таким властным, что она чувствовала себя лучше, когда отказывала ему в чем-то. Но теперь такое решение не показалось ей мудрым.

– О, мне очень жаль. Следовало дать вам знать, что дети в порядке.

– Я волновался не только из-за них, – сказал он. Голос был более низким, глубоким, тон – более интимным.

Она смотрела на него, и в мягком свете ночника его голубые глаза казались бездонными. Она могла бы утонуть в них. И почувствовала такое притяжение, что намеренно отвела глаза и отступила.

Малыши успокоились, и детский монитор был включен, так что они могли спокойно поговорить.

Дайна увела Коннора из спальни. Ей нужно пространство, чтобы дышать свободно.

Включая на ходу свет, чтобы рассеять мрак и сопровождавший его интим, она прошла прямо в гостиную. И повернулась к нему лицом. Оказалось, он остановился на пороге.

Она набрала в грудь воздуха и постаралась взять себя в руки.

– Я устала, Коннор. Нельзя ли перенести нашу встречу на другое время?

Вместо того, чтобы ответить, он сам спросил:

– Почему вы не попросили меня посидеть с детьми?

– Самый простой ответ? Мне это в голову не пришло.

Раздражение охватило Коннора, когда он встретил ее глаза и прочитал в них правду. Он увидел в ее взгляде усталость и отметил настороженность, которая всегда появлялась, когда начиналась очередная стычка. И этого оказалось почти достаточно, чтобы растопить бушующий в нем гнев.

Последние несколько часов он чувствовал себя таким беспомощным, как никогда в жизни. И это ему не нравилось. Он так привык быть главным, знать, что происходит. Но находиться в неизвестности относительно участи собственных детей было пыткой.

К тому времени, как Дайна свернула на подъездную дорожку, Коннор был так напряжен, что, казалось, вот-вот переломится надвое. Только присутствие спящих малышей не давало ему взорваться. Но раздражение продолжало пениться в желудке. Раздражение и досада.

Она не позвонила, потому что не думала о нем. Нуждалась в помощи и обратилась не к нему, а к бабушке. Потому что он не был частью жизни ее и детей. Он по-прежнему оставался вне ее круга, но был единственным, кто способен это изменить.

– Этому нужно положить конец, – бесстрастно заявил он, молча поздравляя себя с таким самообладанием.

– Послушайте, мне очень жаль, что вы волновались, – начала она. – Но я слишком устала для этого разговора.

Он серьезно кивнул:

– Прекрасно. Поговорим утром.

– Хорошо.

Она махнула рукой в сторону выхода:

– Теперь я иду спать, а вам следует идти домой.

– Но, – сказал Коннор, прислонившись к косяку с небрежной непринужденностью, которой не испытывал, – я никуда не иду.

– Что?!

Шоколадно-карие глаза широко раскрылись. В них плескалась ярость, и Коннор улыбнулся. Ему нравилось, как быстро она переходила от хладнокровной настороженности к жаркой вспыльчивости. Ему очень хотелось увидеть, как она будет гореть в его постели.

Секунду-другую этот образ обжигал мозг и не давал говорить. Но когда он пришел в себя, она уже бушевала, правда не повышая голоса. Пытаясь не разбудить спавших в другой комнате детей.