Мавис сразу поняла – это настоящая романтическая история.

– Тебя похитили? Ну и ну!

– Да, – сказал Блесток, – когда я был совсем маленьким. Старая матушка Ромэн рассказала мне об этом аккурат перед тем, как ее хватил удар, а после вообще уж ничего не говорила.

– Но зачем? – спросила Мавис. – Я никогда не могла понять из книг, почему цыгане воруют детей. У них, похоже, всегда полно своих – гораздо больше, чем человеку нужно.

– Да, действительно, – согласилась русалка. – Они тыкали в меня палками – целая толпа.

– Тут дело было не в детях, а в мести, – объяснил мальчик. – Так болтала матушка Ромэн. Мой отец был вроде как судьей, поэтому вкатил Джорджу Ли восемнадцать месяцев за браконьерство. А в день, как Ли забрали, церковные колокола звонили как сумасшедшие. А Джордж, когда его уводили, и спрашивает: «Чего за шум? Сегодня ж не воскресенье». А ему и говорят: колокола звонят, потому как у судьи – у моего папули, смекаете – родился сын и наследник. То бишь, я. По мне и не скажешь, – добавил он, задумчиво сплюнув и снова взявшись за ручки тачки, – но я сын и наследник.

– И что случилось потом? – спросила Мавис, когда они покатили дальше.

– Ну, Джордж отсидел свой срок, а я тогда был еще совсем мальцом, года полтора, весь в кружевах, лентах, в синих ботиночках из перчаточной кожи… Тут Джордж меня и ухвати… А вообще я уже выдохся – и трепаться, и тачку катить!

– Остановись, отдохни, мой блестящий друг, – сказала русалка медовым голосом, – и продолжи свой волнующий рассказ.

– А все уже, больше ничего не было, – ответил мальчик. – Кроме того, что у меня есть один ботиночек. Старая матушка Ромэн его сохранила и рубашонку с дамский носовой платок с вышитыми буквами Р. В. Она мне так и не сказала, в каких краях живет мой папаня-судья. Дескать, расскажет в другой день. А другого-то дня у ней и не было… Не говоря уж о новых рассказах, так-то вот.

Он вытер глаза рукавом и объяснил:

– Она была не такой уж плохой.

– Не плачь, – опрометчиво сказала Мавис.

– Плакать? Я? – презрительно ответил мальчик. – Да я просто подцепил простуду. Ты что, не видишь разницы между насморком и хныканьем? Ты ж, наверное, ходишь в школу? Чего ж тебя там такому не научили?

– Интересно, почему цыгане не отобрали у тебя ботиночек и рубашку?

– А никто не знает, что они у меня; я всегда держу их под одеждой, завернув в бумагу. А когда надеваю трико, прячу их. В один прекрасный день я отправлюсь в дорогу и разузнаю, кто девять лет назад, в апреле, потерял ребенка в синих ботиночках и в такой вот рубашке.

– Значит, тебе десять с половиной, – сказала Мавис.

– Как у тебя получается так быстро складывать в голове, мисс? – восхищенно отозвался мальчик. – Да, мне в точности десять с половиной.

Тут тачка возобновила свое подскакивающее движение, и разговоры прекратились до следующей остановки, которую сделали в том месте, где прибрежная дорога делает поворот, прежде чем устремиться вниз и так плавно перейти в пляж, что трудно понять, где начинается одно и заканчивается другое. Здесь было гораздо светлее, чем наверху, на пустыре. Луна как раз пробилась сквозь пушистое белое облако и отбрасывала на море дрожащий отсвет.

Когда дети пошли вниз по склону, им пришлось изо всех сил удерживать тачку, потому что как только русалка увидела море, она начала подпрыгивать, как маленький ребенок у рождественской елки.

– Ой, смотрите! – воскликнула она. – Разве не красота? Разве это не единственный в мире дом?

– Не совсем, – ответил мальчик.

– Ах! – сказала леди в тачке. – Ну конечно, ты же наследник одного из… Чего?

– «О величественные замки Англии, как они прекрасны»[10], – продекламировала Мавис.

– Да, – ответила леди. – Я инстинктивно поняла, что он благородного происхождения.

Он был слегка сердит и обижен. Они с Мавис взяли на себя все тревоги и хлопоты, связанные с этим приключением, а теперь Блестящий Мальчик стал единственным любимчиком русалки. Такое действительно трудно стерпеть.

– Но твой величественный замок мне совсем не подходит, – продолжала русалка. – Я представляю дом не так: сплошные водоросли, кораллы и жемчуг. Такой уютный, восхитительный и мокрый. А теперь… сможете подтолкнуть колесницу к кромке воды или понесете меня?

– Уж точно не понесем, – твердо ответил Блестящий Мальчик. – Подтолкнем тебя как можно дальше, а потом тебе придется ползти самой.

– Я сделаю все, что ты скажешь, – дружелюбно ответила она, – но что такое «ползти», как ты выразился?

– Как червяк, – сказал Фрэнсис.

– Или как угорь, – добавила Мавис.

– Мерзкие низшие твари, – заявила русалка.

Брат с сестрой так и не поняли, кого она имела в виду – червя с угрем или их самих.

– Ну, давайте. Все разом, – сказал Блестящий Ребенок.

И тачка, подпрыгивая, подкатилась к самому краю камней. Там колесо попало в щель, и тачку повело вбок. Никто ничего не смог поделать: русалка упала со своей колесницы прямо на водоросли. Водорослей было полно, мягких и упругих, и она совсем не ушиблась – но очень рассердилась.

– Вы же ходили в школу, как напомнил мой благородный спаситель. Могли бы научиться не опрокидывать колесницы!

– Это мы твои спасители, – не удержался Фрэнсис.

– Да, конечно, – холодно ответила русалка. – Только простые спасители, а не благородные. Но я вас прощаю. Вы не виноваты, что такие вульгарные и неуклюжие. Полагаю, такова ваша природа, тогда как его природа…

– До свидания, – твердо сказал Фрэнсис.

– Еще нет, – возразила леди. – Вы должны пойти со мной на случай, если найдутся места, где я не смогу выполнить то изящное червеобразное упражнение, о котором шла речь. А теперь – по одному с каждой стороны, один сзади, и не наступите мне на хвост. Вы не представляете, как это раздражает, когда ходят по твоему хвосту.

– Ох, не могу больше, – сказала Мавис. – Знаешь, у моей мамы тоже есть хвост!

– Неужто? – удивился Фрэнсис.

Но Блестящий Мальчик понял.

– Только она носит его не каждый день, – добавил он, и Мавис почти не сомневалась, что он подмигнул. Правда, трудно в свете звезд сказать наверняка – подмигнули тебе или нет.

– Твоя мать, должно быть, более знатного рода, чем я думала, – проговорила русалка. – Ты уверена насчет хвоста?

– Я часто на него наступаю, – заверила Мавис, и тут Фрэнсис понял, что речь идет о подоле маминой юбки.