– Рафаэль однажды побывал в Квебеке, Метод тоже мечтал об этом. Ты не представляешь, как он ему завидовал. Я его в чем-то понимаю. У вас там весело. Вы так далеки от всего.

И Ландуал заговорил о Большой Аллее Квебека и жителях города, слегка подтрунивая над их провинциальной сдержанностью и над своими преподавателями политических наук из Лавальского университета. Когда он говорил им, что у руандийцев нет чувства меры, рассказывал о коррупции и жестокости, канадские преподаватели, симпатизирующие третьему миру, смотрели на него как на «жертву колонизации».

– Иногда у меня возникало странное ощущение, что это они, разъезжающие на своих «вольво», и были угнетенными черными, а я - белым наивным человеком, который хочет эксплуатировать Африку.

Валькур улыбнулся и осушил стакан. Его друг сделал то же самое, но без улыбки.

– Тебе лучше уехать, Бернар. Наш друг Метод был более проницательным, чем я думал. Он прав. Грядет настоящая бойня, самая большая из тех, что когда-либо видели Руанда. и Бурунди. Единственные, на кого остается надеяться, - зто «голубые каски» и твой канадской генерал. Но, как говорит сторонница сепаратизма Элен, он истинный канадец, ничем не отличающийся от швейцарцев, чинуша, строго следующий букве закона. А здесь, пока ты будешь пытаться следов, ать закону, уже сто человек погибнет. Допивай, и пойдем, я тебе кое-что покажу.

Великан Ландо поддерживал прихрамывающего Бернара за локоть, хотя такая «поддержка» была скорее лишней нагрузкой для Валькура. Они прошли через бар, пересекли стоянку ресторана и очутились у перекрестка. Давно уже наступил комендантский час. Теоретически перемещаться сейчас могли только «работники гуманитарных миссий», то есть белые, врачи и, конечно, солдаты. «Стервятники», как называл их Ландо, патрулировали перекресток. Их было человек двадцать. Они не относились ни к жандармерии, ни к регулярной армии.

– Добрый день господам из президентской гвардии, - бросил им Ландо. - Я пью за здоровье Руанды. Хотите выпить с нами:? Нет, вы не хотите выпить с нами. Вы хуту, настоящие руандийцы, а я, я мерзкий тутси, лже руандиец. Вы только и ждете приказа убить меня. Знаю, не сегодня. Кого из моих друзей вы убьете на выходе отсюда? Кого вы сначала пропустите, а потом, «сопроводив» по пятам до дома, убьете на глазах у детей и соседей, чтобы те видели его предсмертные муки?

Солдаты дружно заржали. Потом посыпались оскорбления и брань: все тутси - сукины дети, а Ландо еще хуже, он и не негр вовсе, потому что спит с белой. Откуда-то из центра города донесся хлопок разорвавшейся гранаты. Огненные всполохи взметнулись в сиреневое небо неподалеку от национального стадиона, в квартале, где жили в основном тутси. Ландо крепче обнял друга.

– Ты добрый, наивный житель Запада, окруживший себя прекраснодушием и благородными принципами. Ты так и не понял, что наблюдаешь начало конца света. Скоро нас поглотит доселе не виданный в истории ужас, мы будем насиловать, душить, резать, кромсать. Мы будет вспарывать животы женщинам на глазах у их мужей, уродовать мужчин, пока их жены истекают кровью, чтобы быть уверенными, что они увидят смерть друг друга. И пока они на последнем издыхании будут биться в агонии, мы станем насиловать их дочерей, и не один раз, а десять, двадцать. Девственницы достанутся солдатам, больным СПИДом. Первобытность, пом-мачете, ножи и дубины принесут больше бед, чем все американцы с их мудреными бомбами. Но такую войну не увидишь по телевизору. Вы не вынесете и пятнадцати минут нашей войны и бойни. Для вас это безобразно и бесчеловечно. Удел бедных-грязное убийство, они не знают, как убить человека с хирургической точностью, о чем так много говорят попугаи с Си-Эн-Эн после военных брифингов. А мы здесь предадимся убийству в пьяном и наркотическом угаре с таким бешенством, с такой яростью, ненавистью и презрением, понять которые тебе не дано, да и мне тоже. Я говорю «мы», потому что я руандиец и потому что тутси поступят точно так же, когда им представится такая возможность. Я говорю «мы», потому что все мы здесь сошли с ума.

– Я не хочу уезжать.

– Ты еще безумнее, чем я думал.

– Нет, я влюблен. Это одно и то же.

В каких-то ста метрах от Содомы, квартала проституток, взору открывается буколический пейзаж: холм, свежевскопанная земля, повсюду прекрасные цветы. Издалека все выглядит чудесно. Один чиновник из Канадского агентства по международному развитию, который приехал проверять, как используются средства, выделенные его страной на борьбу со СПИДом, как-то спросил у сопровождающего его руандийца: «У вас тоже есть общественные сады?» Простим его. На этом холме какие-то люди все время роют, рыхлят и обрабатывают землю. Издалека может показаться, что это сотни тщательно пропалываемых участков, как на каком-нибудь пустыре в бедном районе Монреаля. «Нет, это новое кладбище, - ответил гид. - На других холмах уже нет места».

Крест получился на загляденье: кривой, словно высохшее дерево, в желтых, синих и зеленых тонах, вместо Христа - Джонни Кэш[29], не очень-то похож, но не узнать его нельзя - скульптор выгравировал его имя.

Пришли Элиза, Валькур и отец Луи, пожилой и упрямый француз из Шампани, который один делал для больных СПИДом больше, чем все гуманитарные организации страны. Они слушали Джонни Кэша, ожидая, когда подойдут остальные, а тем временем двое парнишек рыли яму, такую глубокую, чтобы в ней поместился ящик. Напрасно Элиза, Валькур и отец Луи оглядывались по сторонам в надежде, что подойдет кто-то еще, - никого, кроме участников других похоронных процессий, поблизости не наблюдалось. Немного погодя показались солдаты, всюду рыскающие, как шакалы, они подошли ровно настолько, чтобы все заметили их присутствие. В этом полумиллионном городе сегодня утром десять зияющих ям уже готовы были принять свои ящики, ближе к полудню закопают еще с десяток. И еще не один десяток - ближе к вечеру, когда немного спадет жара. Подъехало грязное черное «вольво». Из него вышел Ландо с огромным букетом и осторожно бросил его на дно могилы. Он сказал, что ждать больше никого не надо. В банке пригрозили увольнением тем, кого сегодня утром не будет на рабочем месте. Частное радио «Тысяча холмов», которое совсем недавно начало вещание, объявило, что накануне скончался террорист по имени Метод и что всякий, кого заметят на его похоронах, будет считаться ополченцами сил самообороны соучастником, подлежащим уничтожению. К тому же ночью подожгли дом Рафаэля. Он укрылся у Элизы, но она не стала никому об этом говорить, чтобы не пугать. Словно извиняясь, Элиза пожала плечами, отец Луи пробормотал что-то на латыни, языке, который он неизменно употреблял в торжественные моменты либо когда совершал богослужение для друзей. Потом окропил ящик святой водой и сказал: «Метод, тебе не нужны ни мое благословение, ни мои молитвы. Все очень просто, ты брал от жизни лишь удовольствия. От этого ты и умер. Если ты и совершил тысячу смертных грехов, твои вчерашние слова помогут тебе искупить их».

Отец Луи замолчал, увидев, что идет Жантий. Она только что прошла мимо группы солдат, грязно оскорблявших ее. В одной руке она несла свои черные кожаные туфли, в другой - букет синих ирисов. Она шла гордо и прямо, как человек, исполняющий свой долг. «Я взяла отпуск, - прошептала она Валькуру, - я должна быть здесь с тобой. Я пришла не совсем ради Метода. Прости меня за прямоту». Она взяла его за руку и легонько пожала ее. Громко смеясь, к ним приближались солдаты. Стаи ворон терпеливо кружили: над кладбищем, Вдалеке шла семья и несла покойника на носилках, за ними-еще одна траурная процессия, люди, выбившиеся из сил, взбираясь на этот холм. Уже шесть тел ждали своей очереди, когда, закончат копать могилу Методу и выроют ямы для них, В небо поднималась мрачная какофония духовных песнопений, истеричного плача, урчания моторов и гудения клаксонов раздолбанных грузовиков с трассы Момбаса - Кампала, которую окрестили «дорогой СПИДа». В долине, отделяющей Содому, квартал шлюх, от кладбища, располагался грузовой автопарк со всей своей вонью и дымом. Он словно символизировал весь этот город. Ты ставишь грузовик, взбираешься на холм Содомы, чтобы пропустить несколько кружек «Примуса» и вставить пистон, а потом чуть позже оказываешься в свежевырытой яме на холме напротив.