— Самое худшее ведь не случилось.

— Но вполне могло случиться, если бы не… — мама всхлипнула.

— Я вовсе не собиралась кончать с собой, — ответила я.

Мама возразила, что в таком случае перерезать себе запястья — очень странное действие. Люди, которые хотят жить, такое не делают.

— Но я не хотела умереть. Меня просто мучила тоска, я так горевала из-за Поля. Мне хотелось как-то унять внутреннюю боль. Это не было попыткой самоубийства.

— Знаю, — произнесла мама и сорвала с цветка на окне увядший листок. — Это был зов о помощи.

— Ты что-то хотела? — спросила я.

— Я думаю о ситуации со школой. Я понимаю, что ты расстроена, Франческа, но…

И тут же, прежде чем я успела вставить, что о школе я переживаю менее всего, она разразилась длинной речью о том, что ничего страшного не произойдет, если я закончу школу на год позже. У меня есть запас времени — ведь я перескочила через класс. И когда вся эта ситуация… когда я начну чувствовать себя лучше, то… в общем, всегда смогу вернуться к учебе. Меня исключили не навсегда. Директор даже сказал, что я смогу вернуться, когда мне станет лучше.

— Может быть, — ответила я. Когда же она уже уйдет, ради всего святого?

— Франческа, — проговорила мама. — Только потому, что в твоей жизни произошло нечто грустное…

— Умер мой лучший друг, — сказала я.

— Да, именно это я и говорю.

— Нет, не это. Ты говоришь, что произошло нечто грустное.

— Хорошо, — мама закусила нижнюю губу. — Но послушай меня, пожалуйста. В жизни нам выпадает не бесконечное количество шансов.

— Вот как?

— Я серьезно, Франческа. Невозможно раз за разом делать плохой выбор и ожидать, что тебе дадут новый шанс. Я говорю это не для того, чтобы тебе сделалось хуже, я вовсе этого не хочу, но как твоя мама я должна указать тебе на то, что, если отбрасывать слишком много предложений, некоторые двери могут закрыться.

Она бросила на меня печальный взгляд.

— Ответь мне, Франческа.

Я не знала, что ответить, потому что не услышала вопроса.

— Когда господь закрывает дверь, он открывает окно, — сказала я.

В эту секунду резкий порыв ветра с грохотом захлопнул мое окно.

— Я предпочитаю не видеть в этом символического значения, — сказала я.

— Может быть, именно это тебе и следует сделать, — улыбнулась мама.

— Мы закончили? — спросила я.

— Сесилия не любит, когда ты заходишь в ее комнату.

— А я туда и не заходила.

— Как тогда получилось, что на тебе ее ночная рубашка?

Проснувшись, Чарли сразу почувствовала неладное. Бросив быстрый взгляд на часы, она пулей соскочила с кровати. Час дня. Час! Разве она не завела будильник? Схватив в руки мобильный телефон, она выругалась, увидев все пропущенные звонки от Чалле. И еще сообщение от Андерса: «Позвони, если не хочешь, чтобы за тобой послали патруль. Чалле думает, что ты умерла».

Она позвонила Чалле. Он снял трубку после первого же звонка.

— Я не умерла, — выпалила она.

— А жаль, — ответил Чалле. — Потому что это была бы единственная уважительная причина.

— Я очень сожалею.

— Приезжай, — сказал Чалле. — Нам надо поговорить.

Сидя в такси по дороге на работу, Чарли изо всех сил пыталась придумать какое-либо объяснение, однако ни одно из них не показалось ей весомым или убедительным. А просто сказать, что она проспала, было недостаточно. Ни один нормальный человек не мог проспать до часу дня. Отбросив попытки придумать разумную ложь, которая выдержала бы проверку в беседе с Чалле, она начала думать о своем ночном разговоре с Сюзанной. Сюзанну она считала одной из самых сильных женщин, которых знала. По крайней мере, та была такой в годы их молодости. Ту Сюзанну, с которой она столкнулась этим летом, изрядно потрепала жизнь и обстоятельства, а теперь ситуация еще сильнее усугубилась. «Я буквально схожу с ума. Я просто повешусь, Чарли».

Когда она приехала в контору, Чалле сидел на совещании. Чарли зашла в кухню.

В голове стучало от похмелья и снотворного. Ей срочно нужно было выпить кофе.

Кристина стояла возле мойки и произносила монолог на одну из своих любимых тем: что женщины должны перестать говорить друг о друге плохо и вместо этого поддерживать друг друга. Хенрик сидел за столом и кивал в знак согласия.

— А вот и ты! — воскликнула Кристина, увидев Чарли. — Чалле уже…

— Знаю, — сказала Чарли. — Знаю.

Ощущая спиной взгляд Хенрика, она подошла, чтобы налить себе кофе из кофеварки.

— Я с тобой совершенно согласен, — сказал Хенрик Кристине. — К женщинам беспощаднее всего сами женщины. А что? — спросил он, когда Чарли рассмеялась.

— Просто не совсем понимаю, что вы имеете в виду, — сказала Чарли. Она взяла чашку и уселась за стол. — Есть ли научные исследования, доказывающие это?

— Доказывающие что? — переспросила Кристина.

— Что женщины хуже всего поступают с женщинами.

— Но ведь это все знают, — ответила Кристина, многозначительно воздев глаза к небу.

Чарли хотела сказать, что это не работает в качестве аргумента, однако поняла, что это напрасная трата времени. Кристина совершенно невосприимчива к таким вещам, как факты и статистика. Ей вполне хватало собственной нерушимой убежденности.

— Предположим, что вы правы, — заговорила Чарли, — но если женщины действительно больше говорят плохого о других женщинах, чем мужчины, то это, вероятно, объясняется устройством всего общества.

— Не понимаю, что тебя так возмущает, — подал голос Хенрик. — Мы не единственные, кто считает, что с женщинами поступают беспощаднее всего сами женщины.

— Это неудачная стратегия защиты — возразила Чарли, — прикрываться тем, что многие другие тоже ошибаются.

Ее по-прежнему интересовал вопрос, куда делся тот человек, которого, как ей казалось, она знала. Она пришла все к тому же неутешительному выводу: его никогда и не существовало.

Глупость Кристины раздражала ее несколько меньше. Кристина не участвовала в оперативной работе и не знала, на что способны мужчины. Она не занята расследованием дела, где двух молодых женщин выбросили в лесу, словно мусор. Ей не приходилось допрашивать глубоко травмированных жертв изнасилования или заниматься детьми, чьи отцы убили их матерей у них на глазах. Она просто человек, лишенный аналитических способностей, — такой человек остается слепым даже перед лицом очевидного.

— Надеюсь, мы единодушны в одном, — сказала Чарли, — что побои, изнасилование и убийство хуже, чем говорить о ком-то плохо.