Задумавшись, она чуть было не пропустила съезд к дому Сюзанны. Увидев деревянную виллу с приветливо освещенными окнами, она вздохнула с облегчением.

Чарли как раз занесла руку, чтобы постучать, когда дверь распахнул один из близнецов. На нем были коротковатые флисовые треники и покрытый пятнами джемпер с непомерно длинными рукавами.

— Папа от нас съехал, — заявил он вместо приветствия.

— Об этом я слышала, — ответила Чарли, пытаясь разобраться, кто перед ней — Том или Тим.

— Мама все еще расстроена, хотя уже куча времени прошла, — продолжал он и привычным движением втащил обратно таксу, пытавшуюся выскользнуть наружу. — Домой, Хиббен.

— Ты меня помнишь? — спросила Чарли, протягивая ему руку.

— Ясное дело, ты Чарли, мамина лучшая подруга.

— А ты, стало быть, Тим? — сказала Чарли на удачу.

— Том, — поправил ее мальчик.

— Вас непросто различать, — сказал Чарли.

— Я знаю, — ответил Том.

— А где твоя мама?

— Она наверху, у себя в комнате. Я боюсь зайти и проверить, проснулась ли она, потому что она очень сердится.

— Понимаю, — сказала Чарли, сдерживая улыбку. — А где твои братья?

— Нильс и Мелькер наверху, а Тим в гостиной.

В доме царил полный хаос, как вскоре констатировала Чарли. По всей прихожей валялась раскиданная обувь, в кухне громоздилась немытая посуда, оттуда доносились запахи не вынесенного кошачьего ящика и пищевых отходов.

Тим сидел на диване и ел шоколадное печенье. Занятый каким-то фильмом со сценами насилия, он даже не обратил внимания на появление Чарли. Взгляд его был прикован к экрану, где мужчина с ножом гонялся по лесу за женщиной. Чарли поздоровалась, но ответом ей был лишь кивок. Взяв со стола пульт, она нажала на красную кнопку. Ничего не произошло. Оглядевшись в поисках другого пульта, она поняла по довольному выражению лица Тима, что у него все под контролем.

— Привет, — снова сказала она.

— Приветики, — сказал Тим и помахал рукой. — Ты мне загораживаешь, там сейчас самое интересное.

— Мне кажется, это не самый лучший фильм.

— Я смотрел его тысячу раз. Мама мне разрешает.

Чарли сдалась и отошла от экрана. Перед ней стояли куда более важные задачи, чем выбор адекватного возрасту фильма.

— Не буди маму, — сказал ей вслед Тим, когда она направилась к лестнице.

В спальне царил мрак, Сюзанна лежала, с головой накрывшись одеялом. Это походило на сцену из собственного детства Чарли. Она — ребенок, крадущийся на цыпочках в мамину спальню, а Сюзанна — Бетти, отказавшаяся от родительской роли и всего мира.

— Перестань, — прошептала Сюзанна, когда Чарли включила свет. — Дай мне еще поспать.

Подойдя к ночному столику, Чарли прочла названия на всех валявшихся там упаковках таблеток: пропаван, собрил, золофт.

— Сюзанна, — проговорила она, приподнимая одеяло. — Твои сыновья там, внизу.

— Знаю, — ответила Сюзанна. — Не говори больше ничего. Я знаю, что я совершенно никчемная. У меня нет сил.

У Чарли возникло желание сорвать с нее одеяло и сказать, что выбора нет, что надо собраться с силами, однако она не могла так поступить с подругой, зная, что в трудной ситуации повела бы себя в точности так же.

— Я тебя не осуждаю, — сказал Чарли. — Я приехала, чтобы помочь.

Сюзанна села в постели.

— Спасибо, Чарли, — проговорила она. — Я так рада, что ты здесь.

И тут она разрыдалась.

Когда мама вышла из моей комнаты, я направилась в холл второго этажа и позвонила в Маюрен. Трубку взял кто-то из младших девочек. Прошло немало времени, прежде чем к телефону подошла Сесилия.

— Франческа?

— Да.

— Ты в Гудхаммаре?

— Да.

Повисла пауза.

— Ты чего-то хотела? — спросила наконец Сесилия.

— Как контрольная?

— Какая контрольная?

— Национальная, по английскому.

Сесилия не ответила. На заднем фоне слышались разговоры и смех.

— Зачем ты врешь? — спросила я.

— Я просто не хотела, чтобы ты снова начала на меня орать.

— Что странного в том, что меня бесит, когда моя сестра встречается с убийцей?

— Я больше не хочу говорить об этом.

— Сесилия, — сказала я. — Я уверена, что они что-то сделали с Полем — Хенрик, Эрик и …

— Не знаю, с чего ты это взяла, — ответила Сесилия. — Он сам это сделал, Франческа. Он был в расстроенных чувствах. Все, кроме тебя, это давно поняли.

Я положила трубку.

Мама решила, что будет спать на диване в моей комнате. Я заверила ее, что в этом нет необходимости, что после недели в больнице, когда в мою палату постоянно кто-то заходил, мне особенно важно побыть одной. Но мама настаивала. Учитывая ситуацию, она не хотела идти на неоправданный риск. Она будет спать на диване, а если мне это мешает, то пусть я сделаю вид, что ее нет — она будет спать тихо, как мышка. Я ответила, что если она и может представить себе, что человека нет, когда он есть, то я на такое не способна. Кроме того, мне еще труднее засыпать, когда я не одна.

— С каких пор у тебя начались проблемы с засыпанием? — спросила мама.

— Все началось в Адамсберге, — ответила я. — Из-за того, что мне пришлось жить в одной комнате с чужими людьми.

Это не соответствовало истине. Проблемы со сном начались задолго до Адамсберга, однако я не хотела упустить случая упрекнуть маму в том, что она отправила меня туда.

— Воспитательница каждый раз говорит об этом на беседе с родителями, — сказала мама. — Она считает, что в бессоннице коренятся все твои проблемы.

— Воспитательница — полная идиотка, — возразила я.

— Почему? — спросила мама, не делая замечаний по поводу выбора слов.

— Просто идиотка — и все.

Когда мама заснула, я сняла повязку с одной руки. Порезы были и вправду глубокие. Врач, находившийся в палате в тот момент, когда я пришла в себя, сказал, что меня спас мой ангел-хранитель: еще несколько минут, и было бы поздно. Некоторое время я размышляла, что было бы, если бы воспитательница не забила тревогу, если бы она, как всегда по вечерам, болтала бы по телефону со своей сестрой и не пошла бы по комнатам гасить свет — тогда все сейчас было бы по-другому. Я представила себе свои похороны, всех этих лицемерных людей из Адамсберга, которые пришли бы в школьных пиджаках — мальчики с зачесанными волосами и опущенными головами и девочки с водостойкой тушью на ресницах, роняющие фальшивые слезы, как на панихиде по Полю. Они пожимали бы руку маме и папе, кланялись, приседали и выражали бы соболезнования. Они сказали бы, что я была такой замечательной девушкой, такой веселой и яркой (в Адамсбергской школе лгунов пруд пруди). А потом директор начал бы нести пургу по поводу того, что я была талантливая девочка с большими мечтами о будущем, ах, как трудно представить себе, что такое юное существо может так внезапно взять и уйти.