Всего несколько городов в мире старше Дели. Многие тысячелетия искатели приключений, мародеры, странники, короли, ученые, монахи и попрошайки приходили к его воротам, преследуя разные цели.

Новый Дели постепенно вытесняет старый город.

Единственная постоянная величина — это беспорядочное сумасшествие силы.

Мы приехали в Дели зимой 1987 года. Имея при себе только багаж. Чтобы жить здесь, чтобы пустить здесь корни. Мы сделали предварительную вылазку с двумя чемоданами, чтобы бросить якорь. Вскоре мы нашли наш будущий дом, барсати, и отправились собирать остальные вещи, чтобы вернуться сюда навсегда. В первый раз мы приехали в Дели, когда закончился сезон муссонов. За два месяца жизни на чемоданах мы видели, как опали листья, прошла осень, дни стали короче. Движение на дорогах стало не таким плотным, и теперь после полуночи редко можно было услышать рычащий звук автомобильного мотора или увидеть свет фар. Пальцы тумана начали сжиматься по утрам и ночам, вскоре он должен был заключить город в свои объятия.

Мы переезжали в эпицентр нашей страны, но Индия больше не была невинной. Терроризм восьмидесятых покончил с нашим благодушием, страстное желание последних тридцати лет выгнать британцев и при этом сохранить чувство собственного достоинства быстро таяло.

В последующие годы это желание исчезло совсем: чашки, блюдца и стеганые чехлы для чайников; преобладание «Мэри» и «Джонов» в названиях монастырей и прослушивание английских песен; в газетах — помощники редакторов из Оксбриджа; сторонники Ганди в белых кепках в общественных местах; нравственные даикоты, которые воруют только у богатых; подонки, которые занимаются контрабандой, но не убивают; награда за победу в крикет и джин с тоником; правила поведения касты и Конституция; моральная и материальная ответственность; карма и дхарма.

Успешный человек скоро поднимет дхоти и покажет нам свою задницу; человек на улице спустит свою пайджаму и покажет задницу; а мы — средний класс — наклоняемся перед зеркалом, снимаем брюки и показываем себе свою задницу. В прессе много ученых разговоров и анализа состояния военных сил и сельского хозяйства, постколониальных преобразований, энтропии третьего мира, расцвета касты далитов, культурного национализма и так далее. Но в итоге все мы только показываем друг другу задницы.

В конце концов это будет только союз наших задниц.

Как говорил обычно мой дед о своих бездомных сыновьях, которые проматывали все, пытаясь воплотить в жизнь свои призрачные «идеи», продавая все от упакованных датанов размером в шесть дюймов, которые могли заменить зубные щетки, до брюк с ширинкой сзади, чтобы можно было отправляться, не снимая их, и насильно закормленных стероидами кур, чтобы они могли нестись каждые восемь часов (пока их не разнесет, как воздушный шар, и они не начнут лопаться) — так вот, как он говорил, обдумывая крушение очередной их идеи, от злости заставляя свой кальян из дерева и латуни булькать: «В темноте даже задница может выглядеть как лицо».

В Индии зимой 1987 года было множество идей, которые закончились неудачно. Сельскохозяйственные идеи, политические идеи, экономические идеи, идеи образования, религиозные идеи, идеи борьбы с незаконными доходами; идеи привлечения белых туристов, идеи о воде, годной для питья, идеи о защите животных, о благосостоянии женщин, о воспитании детей, о том, что нельзя сканировать внутриутробный плод, идеи быстрого мужского обрезания, националистические теории, научные теории, спортивные, идеи очищения страны — идеи старой и повой Индии.

Мы научились искусству терминологии у белых людей.

Большие вывески могут замаскировать непростительные вещи.

По всей стране в офисах и комитетах сидели суровые мужчины н женщины в небрежной одежде, которые вытаскивали из своего воображения идею за идеей, каждую со значительным названием. Затем эти идеи скармливали в постоянно жующие зубы правительства, как палочки сахарного тростника во вращающиеся жернова в придорожных палатках. Сок был тогда оставлен без внимания, а задействована шелуха.

Люди смотрели на сок и ели шелуху.

Как часто повторял мой друг: «Индия — это спортивный клуб, где у людей есть право голоса, а у политиков и бюрократов — карточка членов клуба».

Мой дед сказал: «В темноте даже задница может выглядеть как лицо».

Зимой 1987 Индира Ганди умерла. На самом деле это случилось на три года раньше. Мой отец плакал, когда ее продырявили пулями. Я смотрел на него с презрением. У нее было множество ответов на разные вопросы, надеюсь, кому-то это еще интересно.

Раджив Ганди был жив, но его было легко разгадать. Он сказал нам, что у него есть мечта. Но в этот момент она была методично выпотрошена на скотобойнях его невинности. В его матери ядом была надменность. В нем же — невинность. Для нее все закончилось плохо, трагично. Когда закончится для него, у него будет много вопросов; надеюсь, кто-то наверху ответит на них.

Правые еще не нашли своего сумасшедшего гения. Людям понадобилось время, чтобы спуститься с высот. 1947 оставил нас в одиночестве и сложном положении. Наступило время сумасшедших правых, когда мы постепенно утратили великие идеи обновления и демократии, которыми нас кормили великие войны за независимость, и вернулись к нашим скромным традициям касты, сообщества и религии.

Спустив трусы и показав свою задницу, можно почувствовать огромное облегчение.

Такое облегчение быть сообществом задниц.

Ядом Индиры Ганди была самонадеянность.

Раджива Ганди — невинность.

А сумасшедших правых — узость взглядов.

Зимой 1987 Индира Ганди умерла, Раджив Ганди был жив, а партия сумасшедших правых только зарождалась. Но когда я переезжал в Дели вместе с Физз, никто из них — живых, мертвых или только зарождающихся — не остановил меня. Переезд в столицу был внезапным решением, но на него понадобилось много времени. Это было похоже на нас. Мы говорили, говорили и говорили о чем-то и ничего не делали, чтобы это произошло. Затем в один прекрасный день до нас доходило, нас охватывал порыв, и. прежде чем мы это осознавали, мы вставали и действовали.

В данном случае сначала до меня дошло относительно моей работы, затем — насчет переезда.

В марте этого года, на следующий день после того, как мне исполнилось двадцать шесть, я приехал домой поздно вечером и, стоя в кухне размером с ванную, пока Физз заваривала чай, заявил, что хочу уйти с работы.

Со своим обычным самообладанием в отношении важных вещей она повернулась и сказала:

— Так сделай это.

— В любом случае, моя дорогая, мне нужно проводить какое-го время с тобой. У меня есть, что показать тебе, — добавил я, изогнув бровь.

Тотчас — прежде чем пить чай — я поставил мою красную пишущую машинку на обеденный стол, снял черный чехол, вставил лист бумаги, выровнял край и без всякой спешки и ошибок напечатал заявление об уходе моему редактору.