Этот шаг не был хорошо продуман. В бумаге было сказано, что мне нужно шесть месяцев за свой счет. Если это невозможно, тогда это письмо следует рассматривать как заявление об уходе. Я не назвал никаких причин, почему хочу уйти. Я торжвенно вытащил хрустящий лист бумаги и протянул его Физз. Когда она закончила его читать, то обняла меня, ее лицо покраснело от возбуждения. Затем она поцеловала меня. Я тотчас поднял ее и положил на стол, а сам сел на стул и ласкал ее ртом до тех пор, пока ее голос не умолк.

Физз. Сумасшедшая Физз.

Всегда помешанная на редких проявлениях честности, щедрости и артистического безумия. Так же, как некоторые женщины помешаны на машинах, одежде, мускулах и деньгах.

С обеденного стола мы пошли прямо в постель и выбрались из нее только ночью, тогда мы взяли наш мотоцикл и отправились на длинную прогулку по широким улицам Чандигарха, от озера к университету и вниз по дороге, которая вела к Мохали; по обе стороны от нее раскинулись зеленые поля. Машин было мало, ночь была холодной, мотоцикл гладко разрезал тишину позади нас, ветер дул мне в лицо, Физз крепко меня обнимала, ее нежные руки были у меня под рубашкой.

Еще несколько причин привели к моему максимальному достижению — уходу с работы. Мне хотелось изменить свою жизнь, хоть и ненадолго. Быть, хоть и на время, хозяином своей жизни. Мы ехали вперед, позволяя своим рукам делать все, что они хотели, и только когда не осталось ничего, что бы они еще могли сделать, и нам нужно было возвращаться домой, чтобы закончить то, что начали наши руки, мы повернули назад.

Наутро мы проснулись счастливыми, были счастливы весь день и оставались такими много последующих дней. Но я решил не бездельничать. И, казалось, моя решительность оживила Физз.

На следующее утро, пока я сидел дома, пытаясь выработать дальнейшей план действий, Физз взяла мою печатную машинку «Брат» и пошла на площадь в Двадцать первый район чтобы отнести ее в починку. Машинка вернулась вечером, ее красное тело сверкало, клавиши были смазаны для быстрой работы, вставлена новая лента для написания великой прозы. Физз принесла стопку качественной бумаги, коробку твердых карандашей, дневник для записей, большой бело-зеленый ластик, маленькую бутылочку корректора и пластиковую точилку в форме книги. Конечно, подшучивая надо мной, она купила деревянную дощечку на подставке, на которой были изображены девушка с копной волос, хлопающая руками в восхищении, и ее кумир; внизу было написано: «Мой герой!»

Со своей стороны я решил заставить себя следовать расписанию и придерживаться определенного образа жизни. Я написал правила в тетради, отредактировал, исправил, наконец, напечатал и повесил на зеркале в ванной. Шутя — хоть и не совсем — я озаглавил эти правила: «Руководство начинающему писателю от мастера. Около 1987 года».

Завтрак, секс, газеты, омовение с 9 часов.

Начало работы в 9.30.

Перерыв в 13.00.

Легкий обед и сиеста с 13.00 до 16.00.

Возобновить работу в 16.00 и работать до 19.00.

Чашка чая за работой в 17.30.

Написать минимум 800 слов каждый день.

Позволять себе только два неудачных дня в неделю. Это 4000 слов в неделю.

Помни: труд писателя в значительной степени зависит от его дисциплины, как и от вдохновения.

Никаких фильмов в течение недели.

Не читать Кафку, Джойса, Фолкнера.

Читать поэзию перед сном: Харди, Ларкин, Стивенс, Уитмен, Йетс, Элиот.

Читать страницу из Шекспира каждый день.

Никакого алкоголя во время работы.

Никакого секса во время работы.

Бегать каждый вечер, чтобы поддерживать циркуляцию крови.

Затем следовали советы, касающиеся самого произведения, которые были отделены от остального руководства черной чертой:

Будь амбициозным — пусть на холсте всегда будет место куда расти.

Помни: в великих книгах сюжет не главное.

Идеи и характеры — сфокусируйся на них.

Форма так же важна, как и содержание. Экспериментируй.

Пиши от третьего лица — с чувством авторского всезнания.

Сделай прозу запоминающейся — вставляй стилистические шутки.

Избегай демонстрации эмоций.

Продолжай писать трезво: мир — это суровое место.

Не старайся быть правдоподобным: Индия невероятна.

Избегай писать о сексе — трудно передать, легко испортить.

Не говори о своей работе.

И мире полно непрочитанного мусора — не надо добавлять еще.

Труд писателя — это не жизнь. А Физз — это жизнь.

Физз взяла фломастер и в последней строчке перечеркнула слово «не», а затем добавила «Физз» в конце следующего предложения. Получилось: «Труд писателя — это жизнь. А Физз — это Физз».

Я был согласен с этим, но не сказал ей об этом.

Каждое утро, пока чистил зубы, я читал это руководство и обдумывал правила, которым должен был следовать. Вначале все шло хорошо. Рабочий день начинался в девять тридцать и заканчивался в семь с несколькими перерывами. Затем приходила Физз, и я получал награду за свою работу. Но опасность меня подстерегала, когда Физз находилась дома целый день. В ее присутствии мне казалось невозможным следовать этим правилам.

Утро, как обычно, начиналось с запахов ее тела. К тому времени, как я садился за обеденный стол, я уже был удовлетворен. Я пытался следовать правилам во время ленча и сиесты. Сиеста всегда была временем для любви и сна, сон после любви. Но потом было множество неожиданных интерлюдий, когда меня внезапно охватывал порыв и было невозможно усидеть за столом.

Этот порыв могло вызвать все что угодно. Приятные ощущения после занятий любовью или изводящее чувство неудовлетворенности. Ее мускусный запах, оставшийся на моем лице, или непонятное желание. Работа шла хорошо, и у меня поднимался уровень адреналина; или плохо, создавая вакуум, который требовал, чтобы его заполнили.

Ее волнующее присутствие или томительное отсутствие.

Когда это случалось, я страстно бросался на ее поиски — в спальню, на кухню, в гостиную, и мы действовали жестоко и быстро, словно наказывая друг друга за то, что нарушили правило. Все продолжалось всего несколько минут, и я возвращался к моему стулу с прямой спинкой. Мои пальцы легко стучали по клавишам, как у пианиста, пытающегося найти лучшую комбинацию звуков.

Как я уже сказал, работа вначале шла хорошо. Первое предложение появилось на свет спокойно в ночь моего ухода с работы; когда мы ездили по дорогам Чандигарха, а ее руки блуждали у меня под рубашкой, в моей голове словно взлетел к небу воздушный змей: «Всякий раз, как Абхэй мчался на своем дребезжащем мотоцикле по суетливым улицам Чандни Чоука, ему казалось, что у него на заднем сидении лежит весь груз истории Индии. Он чувствовал, что все — от Ганди-Неру-Пателя-Азада до королевы Виктории — цеплялись за него, душили его, требовали ответа. Сколько бы он ни кружил по городу, сворачивал с прямой дороги, ускорял или, наоборот, замедлял движение — он не мог от них избавиться».