клатчем и мужчина в дешевых шортах определенно пришли на первое свидание, и он удивил ее выбором места. Парочка влюбленных, чьи ноги на траве переплелись, как спутанные провода под телевизором, наверняка совсем недавно увидели друг друга голыми – возможно, даже накануне вечером. Мы пришли к выводу, что они отпросились с работы, весь день валялись в постели и теперь выставляли свою сексуальную совместимость на всеобщее обозрение. Мы решили, что двое мужчин, которые держались за руки и с усмешкой глядели на городские очертания, вспоминая «жизнь до “Осколка”»[20], могут похвастаться комфортным, пустым, но искренним уютом и уже готовы сказать друг другу: «Я тебя люблю». Мне нравилась роль комментатора и сообщницы Макса. Я могла бы делать это весь вечер.

Мы прошли дальше на север – по извилистым тропинкам среди деревьев, куда сквозь просветы ветвей проникали проблески закатного солнца. Во время разговора нам удавалось идти в ногу, держась примерно на расстоянии фута друг от друга. Я с упоением наблюдала за тем, как Макс реагирует на природу: проходя мимо деревьев, он инстинктивно касался коры стволов и подставлял лицо угасающему солнечному свету.

Мы вышли на луг у Кенвуд-Хаус и отыскали островок, где можно было присесть. Я открыла вино и оливки, и мы растянулись на траве, откинувшись на локти. Я забыла взять стаканы, поэтому мы по очереди пили из бутылки. Близился вечер, число гуляющих редело.

По лужайке, словно заводная игрушка по ламинату, несся маленький мальчик в желтой панаме.

– ОРЛАНДО, – рявкнул шагающий позади мужчина. – Орландо, вернись СЕЙЧАС ЖЕ.

Развеселившись еще сильнее, ребенок ускорился, панама слетела у него с головы.

– Ландо! – снова заревел мужчина, ловя непокорный головной убор. – Ландо, я не шучу, прекрати СЕЙЧАС ЖЕ или на всю неделю останешься БЕЗ ТЕЛЕВИЗОРА.

– Без телевизора, – отчаянно прошипел Макс мне в ухо.

– Как думаешь, можно быть родителем и не стать злобным деспотом?

Я повернулась к нему: наши лица теперь разделяли считаные дюймы.

– Нет, – сказал он.

– Посмотри на мальчугана. Он счастлив. Ему весело. Бегает в парке, а не по проезжей части. Что не так?

Мы оба следили за Орландо, который бросился на траву и катался, как гончая, задыхаясь от истерического хохота. В обозримом будущем он определенно лишится телевизора.

– Наверное, ужасно грустно наблюдать за тем, как превращаешься в комок нервов. Вряд ли есть способ этого избежать, – продолжила я.

– Не заводить детей, например?

– Да, – сказала я. – Точно.

– Ты хочешь детей? – спросил Макс.

Лола предупредила, что так случается, когда ходишь на свидания после тридцати: темы, которые раньше не поднимались, теперь всплывали в течение первого месяца. Кэтрин посоветовала ставить в известность заранее.

– Да, – сказала я. – Хочу.

– Я тоже.

– И одновременно боюсь. Наблюдая за детьми друзей, я хочу своих и больше, и меньше в равной мере.

– Со мной так же.

Макс достал из кармана папиросную бумагу и табак.

– Помню, однажды на моих глазах моя крестница Оливия в приступе истерики стукнула свою мать по лицу. Наотмашь ударила ее по щеке, оставив синяк на скуле. Через три минуты малышка уже сидела в ванне, подносила резиновую уточку к материнским губам и говорила самым сладким голосом, какой я только слышала: «Мама, поцелуй уточку».

Он рассмеялся.

– У нее будет еще один ребенок. У моей подруги Кэтрин. Думаю, это самый веский аргумент в пользу рождения детей. Если бы все было настолько плохо, никто не согласился бы такое повторить.

– Почему твои родители не завели еще одного ребенка?

– Вряд ли мама по-настоящему хотела стать мамой, – сказала я. – Возможно, она внушила это себе, а потом, когда появилась я, осознала свою ошибку.

– Глупости.

– Да все нормально. Я на удивление спокойно к этому отношусь. Вряд ли дело конкретно во мне – она бы разочаровалась в любом случае. Вообще-то, мне ее жаль. Ужасно, наверное, родить ребенка, а потом осознать, что сделала неправильный выбор. Хуже всего, что ей пришлось молчать и хранить этот секрет всю мою жизнь. – Макс наконец скрутил сигарету и закурил. – А вот папа завел бы десятерых, если бы мог.

– Они спорили из-за этого?

– Нет, не думаю. Папа был счастлив наконец-то обрести семью. Они с мамой поженились, когда ему перевалило за сорок.

– А сейчас они счастливы?

Я взяла у него сигарету и глубоко затянулась.

– Я снова курю, и все из-за тебя, Макс. На прошлой неделе даже купила пачку – впервые за сто лет. – Он выжидательно смотрел на меня. – Все непросто. Папа болен, – наконец ответила я.

– Мне ужасно жаль.

Я сделала еще одну затяжку и покачала головой, давая понять, что ему не о чем беспокоиться. Он догадался о моем нежелании впредь касаться этой темы.

Когда мы допили бутылку вина, Макс достал из рюкзака еще одну. Потом растянулся на земле, а я улеглась рядом и смотрела на темнеющее небо.

– Что собой представляет «Линкс»? – спросила я.

– Сама знаешь.

– Нет, я имею в виду для тебя. Какие там женщины?

– О, все разные.

Кончики его пальцев коснулись моей руки, и теплая ладонь крепко сжала мою.

– Да, само собой. Но ты наверняка замечал какие-то закономерности? Не буду считать тебя сексистом, обещаю. Мне правда любопытно.

– Что ж, ладно. – Макс протянул руку и привлек меня к себе. Я прижалась к его груди. – У них пунктик на джине: все говорят, что любят джин.

– Интересно, – отозвалась я. – Мне кажется, женщины используют джин для создания определенного образа. Он придает им некий налет изысканности, а-ля женщина из другой эпохи.

– Да, и у них обычно все фотографии – черно-белые, – промурлыкал он глубоким, вибрирующим голосом.

– Знаешь, какое у мужчин средство для создания образа?

– Какое?

– Пицца.

– Правда?

– Да. По их мнению, пицца ни много ни мало определяет стиль жизни. Она мелькает в каждом втором профиле. «Как ты любишь проводить выходные?» Пицца. «Твое идеальное первое свидание?» Пицца. Один даже указал свое текущее местоположение как «Пицца».

– Что еще? – спросил он.

– Все поголовно любят поспать. Не знаю, с чего вдруг взрослые мужики решили, что мы без ума от поедающих пиццу младенцев, которым постоянно нужен сон.

– Гетеросексуальных женщин давно пора награждать, как героев войны, только за то, что они нас любят, – вздохнул Макс, нежно перебирая пальцами пряди моих волос. – Не знаю, как вы все это терпите.

– И не говори. Бедняжки. Вкалываем от звонка до звонка на такой неблагодарной работе…

Макс повернулся на бок, так что мы оказались лицом к лицу, и поцеловал меня, мягко и осторожно, а затем притянул за талию ближе к себе.

– Постоянно о тебе думаю, – сказал он. – Об этом изгибе у основания шеи. О форме твоих губ. О тыльной стороне плеч. Как по-твоему, это слишком смелая фантазия – представлять, как целуешь тыльную сторону чьих-то плеч?

– Отличная фантазия, – ровно ответила я, решив не рассказывать ему о тарелках с канапе или о том, как представляла его за стиркой белья дома.

– Последней девушкой, чьи плечи я хотел поцеловать, была Габби Льюис. Я сидел за ней на химии. Хвост у нее на голове колыхался всякий раз, когда она вертелась по сторонам. А это происходило без конца. Думаю, она нарочно сводила меня с ума.

– Ты говоришь, как инцел[21].

– У нее были такие же идеальные руки, как у тебя. Я постоянно глазел на них, считая каждую веснушку. Моя двойка на ее совести – мне прочили тройку.

– Очаровательно.

– Скажешь, я ненормальный?

– Сказала бы, не будь ты таким красавчиком. Законы привлекательности делают свое черное дело.

– Тогда я вовсе не был красавчиком.

– Да ладно.

– Честно. Я был огромным волосатым подростком без друзей. После школы играл в шахматы с дедушкой – единственным человеком, кто хотел проводить со мной время.

– Вот что мне в тебе нравится. Гадкий утенок, превратившийся в прекрасного лебедя.

– А какой ты была в подростковом возрасте?

– Почти такой же, как сейчас.

– Неужели?

– Да, скука смертная. Тот же рост, то же лицо и тело, те же волосы, те же интересы. Мой уровень привлекательности застыл в тринадцать и больше не отклонялся ни в плюс, ни в минус.

– Бывает же…

– Хочешь, расскажу тебе свою теорию?

– Давай.

– Знаю, гораздо увлекательнее меняться с течением времени. Зато здорово, когда