Он отрицательно трясет головой и тянется к судну. Другую руку он запускает под свою больничную сорочку и готовится к мочеиспусканию. Я поворачиваюсь к нему спиной, при этом продолжая придерживать его за плечо, чтобы успеть поймать, если он вдруг начнет заваливаться вперед.

Я слышу звук струящейся мочи, который через какое-то время затихает. Жду несколько секунд, потом спрашиваю, закончил ли он.

– Угу.

Это был первый звук, который я услышала из его уст! Я поворачиваюсь к нему лицом, радуясь тому, что он все-таки пошел со мной на словесный контакт, и свободной рукой, тоже в перчатке, убираю судно в сторонку. Из лежащей в его палате упаковки я достаю влажную гигиеническую салфетку и протягиваю ее ему. Он берет салфетку и медленно и тщательно вытирает ей обе руки, после чего протягивает использованную салфетку обратно мне.

Я заглядываю в судно. Ему и правда хотелось по-маленькому. Я наклоняюсь, чтобы наши глаза оказались на одном уровне.

– Полегчало?

– Полегчало, – бормочет он себе под нос, словно говорит сам с собой, однако голос у него уверенный, без какой-либо старческой дрожи. Я смотрю на него и морщу лоб, поправляя носовой катетер, через который подается кислород. Он уже пытается вернуться под одеяло, и я помогаю ему вытянуть ноги и лечь на кровать.

Его глаза начинают закрываться. С помощью пульсоксиметра я проверяю его пульс и уровень насыщения крови кислородом. Все в норме. «Наверное, он просто устал», – думаю я, хмуря брови. Довольно необычно, что он так много спит, но он все-таки болеет лимфомой.

Зайдя в его туалет, я опорожняю судно, измерив количество мочи, чтобы позже записать это в медкарте. Любые жидкости, поступающие в организм и выходящие из него, также подлежат подробной записи.

Мне удалось помочь обеспечить безопасность мистера Хэмптона, однако самое страшное то, что пациенты падают, как бы мы в больнице ни старались их защитить. Они падают, пытаясь поймать выпущенный из рук сотовый телефон. Или «вслед за своим артериальным давлением», когда резко встают. Или же потому, что рак затуманивает их рассудок, нарушая работу мозжечка. Или, в конце концов, когда просто не хотят просить о помощи, если им нужно в туалет.

Люди ходят на двух ногах, поэтому и запросто падают. Нам с мужем обоим доводилось падать, когда мы выгуливали нашу собаку в дождливую погоду.

Сегодня хотя бы я не только написала, что уберегла мистера Хэмптона от падения, но и нашла время действительно это сделать.

Внезапно я вспоминаю, что мне нужно «послушать» кишечник Шейлы и что я не хочу об этом забыть. Может ли эта мелочь, которой запросто можно было пренебречь, сыграть для женщины решающую роль, подобно многочисленным мелким, но при этом столь важным этапам каскада свертывания крови? Наблюдая за тем, как мистер Хэмптон, положив голову на подушку, снова погружается в сон, пытаюсь понять, почему я чуть не забыла о Шейле. Ах да, я не хотела причинять ей ненужную боль. С клинической точки зрения было бы правильно послушать ее прямо тогда, однако, с точки зрения Шейлы, в целом это был бы не самый удачный момент. К счастью, пока еще не поздно все исправить.

Я принимаю решение быстренько добраться до ее палаты, проверить ее живот, а также узнать, подействовал ли дилаудид, после чего дать ей таблетки. Только вот над дверью в палату Дороти тут же загорается световой сигнал вызова, сопровождающийся характерным звоном. Как всегда, между двух огней. Пойду посмотрю, что нужно Дороти, – в конце концов, я уже собрала все ее утренние лекарства. Быстренько разберусь с ней, после чего зайду к Шейле, и уже потом вернусь к Дороти подробно все обсудить.

Посещение Дороти я оставила напоследок, потому что она всегда не прочь поболтать, а ее больничная палата максимально уютна. Чего стоит ее знаменитая ваза с конфетами, которая стоит на прикроватном столике, на одну из стен она повесила семейные фотографии, а на карточном столике в углу для гостей всегда наготове наполовину собранный пазл. На кровати – толстое стеганое фиолетовое одеяло, а сама она выглядит очень по-домашнему: носит свободные серые спортивные штаны, толстовки пастельных цветов, а также всевозможные шапочки, скрывающие ее лысину.

Я захожу к Дороти, здороваюсь, тянусь за кровать, чтобы выключить сигнал вызова. Она выглядит озабоченной, и я предполагаю, что ей не терпится узнать свой уровень нейтрофилов, – то есть понять, сможет ли она отправиться домой. Но она меня удивила.

– Ты принесла мой прилосек? – спрашивает она взволнованным, дрожащим голосом.

– Конечно, все у меня, – говорю я, разрывая бумажную упаковку и бросая таблетки в пластиковый стаканчик, который тоже принесла с собой.

– Мне нужен мой прилосек! – говорит она со слезами на глазах. – Скоро принесут завтрак, а у меня ужасное несварение.

Она трясет своей лысой головой, и ее розово-белая вязаная шапочка трясется вместе с ней.

– Каждый день я прошу, чтобы мне приносили мой прилосек пораньше, однако никогда не получаю его вовремя.

Прежде я никогда не видела ее в таком состоянии. Эгоистичная мысль о том, что случилось с моей милой, по-матерински заботливой пациенткой, рождается у меня в голове. Затем, так как я хочу быть доброй и чувствовать себя полезной, я даю ей обещание, которое практически наверняка исполнить не смогу.

– Я все улажу, Дороти.

Есть ряд препаратов, которые следует давать в строго определенное время – инсулин, используемые при химиотерапии медикаменты, опиоиды от боли, – однако прилосек, который всего лишь борется с изжогой, к таковым не относится. У меня никогда не было пациента, которому он был бы нужен так сильно.

– Я просыпаюсь в шесть утра, и могу принять прилосек в любое время после этого. Сейчас же уже восемь с лишним.

На этих словах ее голос обрывается – она явно расстроена из-за того, что вовремя не получила прилосек.

– Я все улажу, – говорю я снова, и мне больно слышать ее жалобный, натянутый голос. Мне правда хочется ей помочь, но, если честно, я не могу гарантировать, что в следующий раз Дороти получит свой прилосек раньше, чем ей дали его сегодня. Его прием назначен на половину восьмого, и таблетки редко выдаются раньше установленного времени, так как большинство пациентов спят, а потребности в спешке, как правило, нет. В конце концов, мы тут занимаемся лечением рака; никто не переживает по поводу прилосека… за исключением Дороти, конечно.

Из индивидуальных упаковок я достаю ее остальные таблетки, по очереди их называя: вориконазол, ацикловир, ципрофлоксацин. Я бросаю их в пластиковый стаканчик, и голубые, желтые и белые таблетки перемешиваются вместе, словно пасхальные яйца в корзине.

Я провожу стандартный осмотр, который ей явно не по душе, так как она сильно раздражена. Я спрашиваю у нее:

– Помимо изжоги нет каких-то других проблем с употреблением пищи? Тошнота, рвота, понос, запоры?