Она мотает головой. Я достаю спиртовые салфетки и открываю несколько шприцев с физраствором. Я проверяю каждый из просветов ее центрального катетера, в то время как она любезно спускает верхний правый край футболки, чтобы показать мне повязку прямо под правой ключицей, под которую уходят трубки капельницы.

«Капельница работает как надо», – бормочу я, довольная появившейся в каждой из трех трубок кровью.

Я наклоняюсь над ней и смотрю ей прямо в глаза. Ее круглое лицо сильно хмурится, и она меряет меня пристальным взглядом. Я не могла знать про прилосек, однако у меня такое чувство, что мне следовало об этом знать.

– Я постараюсь позаботиться о том, чтобы вы получали свой прилосек пораньше, Дороти, – говорю я, слегка встряхивая, словно погремушкой, стаканчиком с ее таблетками, напоминая, чтобы она их выпила, хотя она и так прекрасно знакома с порядком после почти полуторамесячного пребывания в больнице.

Она кивает, все еще раздраженная, и тянется за стаканчиком с таблетками, чтобы потом запить их из стоящей рядом с кроватью бутылочки с водой.

– Я еще вернусь. – На прощание я посмотрела на нее, слегка нахмурившись, в надежде выразить свое сочувствие по поводу ее недовольства. Она уже была слишком увлечена проглатыванием своих таблеток и ничего не замечала, однако плечи ее расслабились.

У Дороти ОМЛ – острый миелоидный лейкоз – наиболее опасная и тяжелая форма лейкемии у взрослых. Первоначальное лечение требует продолжительной госпитализации, которая для нее уже подходит к концу. Первую неделю пациент каждый день проходит интенсивную химиотерапию, после чего следующие пять недель уходят на преодоление неприятных побочных эффектов, среди которых язвы полости рта, понос, рвота и панцитопения – резкое снижение количества лейкоцитов, эритроцитов и тромбоцитов в крови.

Мы каждый день берем у нее на анализ кровь, чтобы отслеживать изменения в концентрации различных клеток, при необходимости вводим ей донорские эритроциты для борьбы с анемией, а также тромбоциты с целью уменьшения риска спонтанного кровотечения. Лейкоциты, к сожалению, нельзя вводить, подобно эритроцитам и тромбоцитам, напрямую, и мы мало что можем сделать, чтобы ускорить их рост, из-за чего пациент запросто заражается различными инфекциями, когда количество лейкоцитов, а особенно нейтрофилов, падает чуть ли не до нуля. Быстро распространяющаяся по организму, практически лишенному защиты иммунной системы, инфекция представляет серьезнейшую опасность, и пациенты с ОМЛ, вроде Дороти, во многом по этой причине так надолго остаются в больнице. Мы, медсестры, за ними внимательно присматриваем – каждые четыре часа проверяем температуру, пульс, артериальное давление, а также уровень насыщения крови кислородом, – чтобы в случае возникновения какой-либо проблемы незамедлительно должным образом отреагировать.

По правде говоря, тот факт, что ее больше всего беспокоит изжога, является для Дороти весьма желанным изменением, хотя я ей бы это сказать в лицо не осмелилась.

Шейла. Мне следует пойти проверить Шейлу, однако первым делом я направляюсь к своему компьютеру, чтобы перенести прием прилосека для Дороти на половину седьмого утра. Я пишу комментарий о том, как важно давать Дороти этот препарат вовремя. Может быть, хотя бы в последние пару дней перед выпиской она сможет принять его пораньше.

Итак, Шейла.

– Привет, демократ, – слышу я и, слегка улыбнувшись, поворачиваюсь, качая головой. Это к Дороти с обходом пришли врачи, а ее лечащий врач любит надо мной подтрунивать.

– Ты что, и правда решила немного поработать? – Он довольно молод для онколога, однако дразнит меня, словно я его младшая сестра. Только вот отношения у нас совсем не как у брата с сестрой. Он любит со мной фамильярничать, и я фамильярничаю в ответ.

– Ты же не бездельничаешь, подобно большинству демократов?

Мы постоянно шутим, будто я ленивый демократ, а он – нелепый республиканец, и наше политическое противостояние носит сугубо шуточный характер. На самом деле я не имею ни малейшего понятия о его истинных политических взглядах. Он подходит ко мне и кладет свою руку мне на плечи. Он одного со мной роста, с коротко подстриженными светлыми волосами и очками с толстой оправой, словно у продвинутого ботана. От него попахивает дорогим одеколоном, а над его накрахмаленным белым воротничком я вижу полоску раздраженной после бритья кожи.

– Привет, Тереза, – говорит он. – Ты бы сделала мне чашечку кофе, если бы я тебя попросил?

Хмммм. Это что-то новенькое. Когда обмениваешься шутками со штатным врачом, всегда существует риск перегнуть палку, нарушив тонкую грань между подтруниваем и дерзостью, однако этот врач постоянно балансирует между поддразниванием и оскорблениями. Я не могу спустить ему с рук попытку обращаться со мной как со слугой, ну или, раз уж на то пошло, медсестрой, какими они были лет эдак сорок назад. Кроме того, с этим врачом, который не относится к своей собственной персоне слишком уж серьезно, я чувствую себя довольно уверенно.

– Разумеется, – отвечаю я, – но только при условии, что я собственноручно вылью этот кофе вам на голову.

Да, мы фамильярничаем друг с другом, однако тут есть место и некоторой старой доброй необъяснимой агрессии в отношениях между врачом и медсестрой.

– Что ж, лишь бы вы мне его принесли, – говорит он с мальчишеским очарованием. – Это самое главное.

После этого он убирает руку с моих плеч и переключается обратно в рабочий режим.

– Ладно, – говорит он, – Дороти Вебб, – и показывает на Люси, фельдшера, вокруг которой мы все в коридоре собираемся. Люси невысокого роста, и сегодня ее густые черные волосы убраны под ярко-красный обруч. Она рассказывает всем, кто проводит обход – лечащему врачу, больничному фармацевту, еще одному фельдшеру и ассистенту врача, – историю болезни Дороти, а также обновленную информацию о ее состоянии.

Слушая Люси, я украдкой записываю свои утренние данные по Дороти в электронную медкарту на своем рабочем компьютере и теперь кликаю на вкладку с результатами анализов, чтобы посмотреть, не разместила ли лаборатория данные по ее АЧН – абсолютному числу нейтрофилов. АЧН гарантированно выше 500 свидетельствовало бы о том, что ее иммунная система достаточно окрепла, чтобы мы могли отпустить ее домой, и очень важно узнать этот показатель прямо сейчас. Что ж, Шейле придется подождать еще чуть-чуть.

– АЧН еще не прислали… – говорит Люси, однако, увидев, что лаборатория только что разместила результаты, я ее прерываю.

– Уже есть! – говорю я. – АЧН… Ух ты! 850!

– 850? – переспрашивает лечащий врач. – Что ж, давайте ее обрадуем! – Он начинает размахивать рукой, в которой держит бумаги, словно заметая нас к ней в палату. Мы охотно повинуемся – именно такие моменты мы ценим в нашей работе превыше всего.