Я не очень хорошо знакома с лечащим врачом Шейлы. У него залысины, все признаки зарождающегося пуза, а карманы белого халата обвисли из-за чрезмерного количества набитых в них бумаг. Он слушает явно растерянно. Я читаю его имя на прикрепленном к белому халату бейдже: «Николас Мартин».

– Поступила к нам из другой больницы, – говорит тем временем интерн, – …нарушение свертываемости крови… боли в животе.

Обеспокоенная, я примыкаю к собравшемуся вокруг интерна кружку. Доктор Мартин морщится и говорит, ни к кому конкретно не обращаясь:

– Я онколог, а не гематолог.

Он сетует на то, что учился лечить больных раком, а не людей с необычными болезнями, из-за которых нарушается механизм свертывания крови. У Шейлы нет рака, однако ее заболевание встречается весьма редко, и у нас в больнице нет круглосуточно доступного врача, специализирующегося на ее проблеме. Лучшее, что мы можем сделать, – это выделить онколога, который также проходил подготовку и по гематологии, однако из-за наблюдаемой у Шейлы необъяснимой боли в животе доктору Мартину этот клинический случай становится уже не по зубам, и это его явно беспокоит, так как он не чувствует уверенности в себе. Возможно, он и вовсе думает, что его практического опыта и знаний может оказаться недостаточно, чтобы обеспечить Шейле надлежащее лечение.

Как бы то ни было, интерны и резидент выжидающе на него смотрят. Они, может, и понимают, что он хочет сказать – что он, пожалуй, является для Шейлы не самым идеальным лечащим врачом, – однако им приходится считаться и со своими собственными обязанностями. Они пришли, чтобы научиться быть хорошими врачами, и задача штатного врача им в этом помочь. Он ведь не станет им помогать выполнять их обязанности, взяв на себя часть их повседневной работы, которой у них полно, – вот и они точно так же воздерживаются от сочувствия по поводу затруднительной в клиническом плане ситуации, в котором он сам оказался. Так уж устроена больничная иерархия.

– Возможно, у нее ГИТ, – говорит он почти себе под нос. Он имеет в виду гепарин-индуцированную тромбоцитопению. Люди произносят ГИТ, словно это одно слово – «гит», однако мне всегда казалось, что следует говорить «Г-И-Т», потому что так это звучит гораздо серьезней. «Гид» – это тот, кто проводит экскурсии, а вот Г-И-Т – это уже болезнь.

Моя история связана с пациентом, у которого была ГИТ. Я встретилась с этим человеком, когда училась на медсестру. Он пришел в больницу для рядового обследования сердца, однако покинул нас с новым сердцем, ампутированной по колено правой ногой и отмирающими пальцами на левой. Срочная пересадка сердца спасла его после того, как рядовое обследование вышло из-под контроля, однако из-за гепарина, который ему дали с целью предотвращения свертывания крови после операции на открытом сердце, у него развилась ГИТ: редкая, однако очень серьезная аллергическая реакция на этот препарат. Гепарин должен увеличивать время свертывания крови, однако при ГИТ происходит обратное: тромбы образуются там, где их быть не должно.

У этого пациента тромбы образовались в обеих ногах, что привело к масштабному отмиранию тканей и ампутации – ему также грозила потеря и левой ступни. В какой-то момент он очнулся и сказал, что хочет умереть. Несколько дней спустя он полностью пришел в себя, и рядом с ним была жена с его сыновьями. Он передумал умирать и решил, что будет жить максимально полной, насколько это возможно, жизнью.

Это был первый раз, когда я увидела своими глазами, что наши попытки вылечить человека могут причинить ему вред. Все случившееся с ним попадает в категорию «крайне маловероятных, но вполне возможных» неблагоприятных последствий, и тому парню вообще повезло, что он остался жив. После нашего «лечения» его жизнь безвозвратно изменилась. Ему придется всегда принимать специальные препараты, чтобы организм не отторг новое сердце, а также он был вынужден заново учиться ходить с протезом вместо потерянной ноги. Когда я меняла повязку на его умирающих пальцах левой ноги, его лицо застилала пелена боли, как луна покрывает собой солнце во время затмения.

Мы все стоим у дверей в палату Шейлы, и интерн предлагает провести несколько анализов крови. Я надеюсь, что они опровергнут наличие у Шейлы ГИТ. Доктор Мартин кивает.

– Закажите также снимок живота, – говорит он.

Это стандартная процедура – как по мне, так идея хорошая. Только они собираются войти к ней в палату, как у другого интерна звонит телефон. С испуганным видом, но при этом спокойным голосом он читает сообщение: «Чардаш, тот пациент на пятом, в северном крыле, декомпенсировался». Какой-то пациент в нашей больнице – возможно, тоже онкологический, для которого у нас на этаже попросту не нашлось места – прямо сейчас умирает.

– Что ж, тогда нам следует отправиться прямиком туда, – говорит старший врач. – После мы вернемся. Начинайте делать то, что мы обсуждали, – говорит он, жестом руки дав понять высокому худому интерну, чтобы она заполнила предписание.

– Расскажите мне подробней про Чардаша, – говорит он остальным на ходу, в то время как они все идут по коридору в направлении пятого этажа.

Интерн в спешке направляется к сестринскому посту, чтобы заказать предложенные во время обхода анализы и ввести в компьютер другие предписания, а я, разочарованная, остаюсь одна, понимая, что мой живот урчит от голода. Хватаю два пресных крекера с небольшой кухни для пациентов и неторопливо их съедаю, задумчиво перечитывая на экране компьютера записи в медкарте Шейлы. Казалось, никто из врачей особо не заинтересован в том, чтобы разобраться, что именно с ней не так. Наверное, у них попросту нет на это времени – именно в такие моменты я скучаю по университету, где люди могли рассуждать о чем-то часами. Мне бы не помешал небольшой семинар по антифосфолипидному синдрому, более полное объяснение того, почему Шейлу пришлось поместить к нам в три часа ночи, однако вместо этого мне досталась тишина, как результат неотложного вызова.

– Можешь мне помочь переложить пациента в кровать? Он все еще не отошел от анестезии, и мне нужна помощь, чтобы сдвинуть его с места. – Это снова Сьюзи.

Я проглатываю последний кусочек крекера. Мистеру Хэмптону пора принимать таблетки, и я все еще так и не послушала живот Шейлы, однако Сьюзи нуждается в моей помощи. Санитаров, которые помогают переправлять пациентов из одного места в другое, проклинают, когда те не успевают вовремя. Пациентам не нравится лежать на твердых каталках в ожидании, так как их кровати куда удобнее. К тому же Сьюзи новенькая – она еще толком не знает, насколько у нас принято друг другу помогать.

– Пойдем, – говорю я ей.

– Уверена?

– У меня только три пациента.

– Три? Я со своими четырьмя целый день скачу как угорелая. – Мы идем по коридору обратно к ее рабочей станции.

– На этаже сейчас много работы, – говорю я.