– Но никто в действительности не способен понять чужую точку зрения, – сказал я. – Несправедливо подрывать научные основы только потому, что цвет, который мы оба называет красным, показался бы вам зеленым, если бы вы увидели его моими глазами.

– Ах! – с триумфом воскликнул Ван Мандерпутц. – Таким образом мы подходим к моему эттитьюдинизатору. Предположим, что я смог бы смотреть на мир вашими глазами или вы – моими. Вы понимаете, каким благом явилась бы эта способность для человечества? Не только с точки зрения науки, но и потому, что такая способность позволила бы устранить все трудности непонимания. И даже более. – Грозя пальцем, профессор пророчески прочел: «Ах если бы нам даровалась сила увидеть нас сквозь призму глаз чужих». Эта сила – Ван Мандерпутц, Дик. Сквозь мой эттитьюдинизатор каждый сможет наконец-то воспринять чужую точку зрения. Желание поэта, высказанное более двух веков назад, наконец удовлетворено.

– Как, черт возьми, вы будете смотреть чужими глазами?

– Очень просто. Вспомните идеализатор. Теперь очевидно, что, когда я заглядывал вам через плечо и воспринимал в зеркале вашу идею об идеальной женщине, я в некоторой степени принимал вашу точку зрения. В этом случае психоны, выделяемые вашим мозгом, преобразовывались в кванты видимого света, которые можно было видеть. В случае моего эттитьюдинизатора процесс идет ровно наоборот. Направляем луч света на субъект, точку зрения которого желательно воспринять, видимый свет отражается обратно, сопровождаемый психонами, здесь они усиливаются настолько, что становятся способны существовать независимо. Ну как, оценили?

– Психоны?

– Вы уже забыли о моем открытии элементарной частицы мысли? Должен ли я снова объяснять взаимозаменяемость космонов, хрононов, спатионов, психонов и прочих частиц? А это наводит на определенные интересные рассуждения, – рассеянно продолжил он. – Предположим, я бы конвертировал тонну материальных протонов и электронов в спатионы, то есть преобразовал материю в пространство. Я сосчитал, что тонна материи превратится в кубическую милю пространства. Теперь вопрос, куда мы сможем поместить это пространство, ведь все пространство, которое у нас есть, уже занято самим пространством? Или если я произведу час или два дополнительного времени? Очевидно, что у нас нет времени для пары дополнительных часов, поскольку все время сосчитано. Несомненно, даже Ван Мандерпутцу потребуется время, чтобы решить эти проблемы, но в настоящий момент мне любопытно понаблюдать за работой эттитьюдинизатора. Полагаю, вы наденете его, Диксон.

– Я? Разве вы его еще не испытывали?

– Конечно, нет. Во-первых, что может получить Ван Мандерпутц от восприятия точек зрения других людей? Цель прибора – позволить обычным людям изучить точку зрения людей более благородных, чем они сами. Во-вторых, я спросил себя, справедливо ли будет по отношению к миру, если Ван Мандерпутц будет первым, кто испытает новый и, возможно, ненадежный прибор, и я ответил «нет!».

– И это я должен его испытать, да? Хорошо, но каждый раз, когда я испытываю очередное ваше изобретение, у меня возникают какие-то неприятности. Я был бы дураком, если бы снова стал их искать, не так ли?

– Уверяю вас, что, разделив мою точку зрения, вы испытаете меньше неприятностей, чем стоя на своей, – с достоинством сказал Ван Мандерпутц. – Пока вы будете ее придерживаться, у вас не возникнет немыслимых любовных романов.

Тем не менее, несмотря на гарантии великого ученого, я более чем неохотно надел устройство. Но мне было любопытно, меня увлекала перспектива посмотреть на мир другими глазами, увлекала возможность, как говорил профессор, посетить другой мир. Таким образом, после нескольких минут колебаний, я взял прибор, надел его на голову так, чтобы очки оказались на нужном месте, и вопросительно посмотрел на Ван Мандерпутца.

– Вы должны включить его, – он дотянулся до переключателя. – Теперь направьте свет на мое лицо. Вот так, лицо должно быть в круге света. И что вы теперь видите?

Я не ответил. То, что я увидел, было совершенно неописуемо. Я был ошеломлен и сбит с толку, и только тогда, когда в результате непроизвольных движений моей головы свет от лица профессора переместился на край столешницы, сознание вернулось ко мне, что доказывает, что у столов нет точек зрения.

– О-о-о-х! – простонал я.

Ван Мандерпутц просиял.

– Конечно, вы потрясены. Вряд ли можно было ожидать, что восприятие взглядов Мандерпутца не потребует некоторой адаптации. Второй раз будет легче.

Я протянул руку и выключил свет.

– Во второй раз не будет легче, второго раза не будет, – сердито заявил я. – Я не собираюсь испытать еще один такой приступ головокружения.

– Ну, конечно, вы сделаете это, Дик. Я уверен, что во второй раз голова будет меньше кружиться. Естественно неожиданная высота повлияла на вас так, если бы вас без предупреждения подвели на край гигантской пропасти. Но на этот раз вы будете готовы, и эффект будет гораздо меньше.

Ну, так и произошло. Через несколько мгновений я был в состоянии полностью сосредоточиться на показаниях эттитьюдинизатора. Явления, которые он воспроизводил, были странными. Я вряд ли понимаю, как описать ощущения, которые получаешь, смотря на мир через фильтр чужого ума. Это почти невозможно сделать, как в конечном итоге невозможно описать любое другое ощущение.

То, что я увидел, было калейдоскопическим множеством цветов и форм, но удивительным, поразительным, немыслимым было то, что я не мог узнать ни одного цвета! Глаза Мандерпутца или, возможно, его мозг интерпретировали цвета совершенно иначе, другим, чуждым для моих глаз и мозга способом, и спектр в итоге становился настолько странным, что ни один оттенок невозможно было описать словами. Сказать так, как я сказал профессору, что его красный цвет выглядел для меня как оттенок, лежащий между фиолетовым и зеленым, значит не сказать ничего. Единственный способ, с помощью которого третье лицо смогло бы что-то понять, заключался в том, чтобы это третье лицо с помощью эттитьюдинизатора изучило мое восприятие мира Мандерпутца. Таким образом, оно смогло бы составить свое представление о том, каким мне видится красный цвет Мандерпутца.

А формы! Мне потребовалось несколько минут, чтобы определить, что странный, угловатый, искаженный предмет в центре комнаты является простым лабораторным столом.

Но, конечно, наиболее странной его точка зрения выглядела не по отношению к предметам материального мира, а в его отношении к людям. Большинство его мыслей в тот первый раз было для меня недоступно, поскольку я еще не научился интерпретировать символы, которыми он мыслил. Но я понял, как он воспринимает людей. Существовал, например, Картер, работающий в большой лаборатории. Я сразу увидел, каким медлительным, неумным трудягой казался он Мандерпутцу. И там была мисс Фиц, мне она, признаться, всегда казалась непривлекательной, но по сравнению с отношением к ней профессора она для меня была сущей Венерой! Вряд ли она казалась ему человеческим существом. Я уверен, что он никогда не думал о ней как о женщине, но лишь как о части удобного, но несущественного лабораторного оборудования.