litbaza книги онлайнСовременная прозаУ нас все хорошо - Арно Гайгер

Шрифт:

-
+

Интервал:

-
+

Закладка:

Сделать
1 ... 10 11 12 13 14 15 16 17 18 ... 86
Перейти на страницу:

Не спит лишь Фрида, няня (она же служанка по дому и девочка на побегушках). Она сидит на кухне у стола с алюминиевым покрытием и пишет письмо. И пока она выводит свои закорючки, она бормочет себе под нос каждое слово, слог за слогом. Рихард на лестничной площадке, со шляпой в руке, вывернув шею, пытается разобрать отдельные слова из этого бормотания, доносящегося до него. Он напряженно вслушивается и понимает, что, оказывается, можно иметь противоречащие друг другу помыслы: не обманывать Альму, пройти на кухню и попросить няню дописать письмо потом. Он вспоминает, как перед его отъездом во второй половине дня Фрида расстелила в саду одеяло и разлеглась на солнце, чтобы на природе наверстать те часы сна, которые она недобрала ночью. Она мазала лицо кремом, и пока она этим занималась, Рихард смотрел на нее, ее короткие темно-синие штанишки, пеструю майку с поперечными полосками, белый, завязанный с двух сторон узелками платок на голове. Спереди из-под платка выбивалась часть рыжих волос, предмет гордости этой особы, справа узелок платка раскачивался около упругой груди Фриды. Сейчас, когда он думает об этом, ее соски кажутся ему похожими на два сморщенных торчащих глаза, которые гневно преследовали его днем на окольных дорогах в Ибс и по пути в Ратцерсдорф.

Что происходит? Да то же, что в последние месяцы происходило слишком часто: заместитель директора управления городских электросетей дискредитирует себя связью с этой девахой. Доктор Рихард Штерк, под сорок, в силу занимаемой должности и заслуг вполне уже зрелый человек, знающий о своей слабости, не в состоянии положить этому конец. Он не может отделаться от нее, хотя уже самое время. Как только он принимает решение, что это будет точно уж в последний раз или только что было, его сразу охватывает тоска по тому мгновению, когда он вновь набросится с поцелуями на эту по-детски пухлую толстушку из винодельческой деревни. Ему и хочется, и колется, как сейчас. Уже с теплым, грубым платьем Фриды в одной руке, он, внюхиваясь в ее подмышки, поглаживает другой рукой жирок там, где в него врезается бюстгальтер (красный лифчик, спереди немного светлее, чем сзади), а когда он расстегивает его и белые груди Фриды вываливаются наружу, сама она начинает монотонно призывать на помощь всех своих двенадцать сестер и братьев, причем поименно, и тогда он решительно отрекается от нее, что такая же святая правда, как и то, что вот он стоит сейчас здесь, чтобы незамедлительно и так же решительно овладеть ею. Он поворачивает ее, она с готовностью наклоняется вперед, и летняя ночь, и стрекотание кузнечиков, и запахи кухни, и стук мухи по стеклу, и… и… и блестящие в своей непристойной влажности бока Фриды, ее прогнутая спина под лампой на потолке и гаснущий блеск тела, когда Рихард наклоняется вперед, чтобы потискать большие груди Фриды, а потом руками в сторону и немного вверх ее ягодицы. Фрида кусает себя в правое запястье, потому что у нее вырывается стон, когда он с силой и стремительно проникает в это блаженно теплое, запрятанное под жесткими волосами лоно, обуреваемый переполняющей его похотливой страстью и терзаемый не менее сильным раскаянием. Его тревожит предчувствие, что похоть быстро пройдет, а раскаяние останется. Раскаяние остается и не покидает его и тогда, когда он, задерживая дыхание, укладывается в постель рядом с Альмой. Оно не проходит даже с пеной для бритья, которую он соскребает утром с лица, сверлит у него в животе, пока он звонит по телефону и сообщает, что не придет сегодня на работу, потому что результаты командировки может с таким же успехом подытожить и дома. Это даже соответствует действительности, хотя нормальным образом не дает ему права не являться на работу. Более того, эти выходные он решает провести с детьми и Альмой, а заодно найти способ, как незаметно прекратить все то, что и начинаться не должно было. Он не собирается проводить остаток своей жизни столь беспорядочно и нечистоплотно, такое даже в страшном сне не может привидеться. Часто он испытывает к самому себе отвращение, но не только к себе, а и к Фриде тоже, из-за нее у него столько неудобств, что даже в собственном доме он не может свободно перемещаться из комнаты в комнату. Я не должен вести двойную жизнь, внушает он сам себе за обедом. Для верности он повторяет это несколько раз, скандируя с каждой ложкой вегетарианского супа-лапши: я не должен вести двойную жизнь. А в конечном итоге он не знает, пугает ли его эта идея или — что еще хуже — льстит, поскольку подобная двойная жизнь вот уже пять с половиной месяцев, с конца февраля, прекрасно сходит ему с рук, лучше (хотя и не легче), чем он мог предположить.

До сих пор Альма делала вид, что у нее нет никаких подозрений. Про позднее возвращение Рихарда домой накануне она вообще ни слова не сказала и даже не спросила о том, как прошла командировка, что его задевает. Похоже, никому нет дела до того, что его несколько дней не было дома. В настоящий момент, как говорит Альма, он не что иное, как кормилец и глава семейства. А кроме того, любовник служанки. Вполне возможно, что Альма не только догадывается об этом, даже если и притворяется, что превратно истолковывает кое-какие факты. На днях она припомнила ему, что семье он уделяет слишком мало времени и сил, что приходит вечно уставший и измотанный и что без кругов под глазами она, наверное, его и не узнала бы. Она поинтересовалась также, высыпается ли он, без всякой задней мысли, как ему показалось, очень заботливо. При его довольно скромных потребностях в сне, Рихард все же опасается, что ее мыслительный процесс пошел в ненужном для него направлении. Не может же его переутомление объясняться только одной работой, Альма может истолковать это по-своему. Когда это было, чтобы он зевал днем? И круги под глазами? Нарушениями сна он не страдает, да и ночная духота не действует ему на нервы, пищеварение тоже в норме, а как иначе, он ведь не пренебрегает тем комбинированным питанием, которое соблюдается в семье ради детей, а тогда о чем говорить. На трудности, связанные с политическими изменениями, он тоже не может без конца все сваливать, тем более что появились кое-какие признаки, на которые раньше никак нельзя было рассчитывать, что своей должности он не лишится.

Тринадцатого марта, в день, когда начали входить германские войска, в воскресенье утром Рихард был поднят с постели полицией и доставлен в комиссариат на Лайнцерштрассе. У него забрали ремень и шнурки от ботинок, не вернув ни того ни другого, когда днем перевозили его за собственный счет на такси в полицейскую тюрьму на бульваре Елизаветы, где продержали несколько часов под надзором, если можно так выразиться, в катастрофически переполненной камере, что он воспринял как угрозу; в камере ни на минуту не затихал спор: коммунисты спорили с христианскими социалистами, а христианские социалисты с социал-демократами, в свою очередь социал-демократы с коммунистами по вопросу, на чьей совести лежит то, что случилось сегодня с любимым отечеством. Больше всего Рихарда беспокоило, что у большинства мужчин были и ремни, и шнурки в ботинках, правда, у некоторых был разбит нос или губа или имелись другие, менее заметные повреждения на теле. Под глазами синели круги цвета распустившихся фиалок, прихлопнутые дверцами такси пальцы почернели. У тех, кто не спорил, настроение было подавленное, и Рихард был самый подавленный из них, потому что у него не было бойцовского опыта гражданской войны в феврале тридцать четвертого, как у большинства присутствующих здесь, и он был совершенно не знаком с подобной ситуацией. С усиливающимся страхом готовил он себя к первой ночи под арестом, которая так и не состоялась, потому что вся эта акция, по крайней мере в его случае, была актом запугивания. После краткого ночного допроса имперским чиновником Третьего рейха, у которого нелегалы проходили по отдельному списку, Рихард подписал одно из сложенных стопкой клятвенных многостраничных обещаний, содержание которого ему объяснили по-немецки коротко и ясно — от него ожидают больше никогда не заниматься политикой. Как будто он когда серьезно занимался ею. После этого его отпустили домой. Он помнит лишь, что по всей форме распрощался с чиновником и тихо прикрыл за собой дверь, словно внутри кто-то лежал при смерти. На лестничной клетке он встал по стойке «смирно» и, исполненный достоинства, насколько ему позволяли незашнурованные ботинки, стал спускаться по широкой каменной лестнице. То, что у него пронеслось тогда в голове, потом быстро рассеялось, но чувство столкновения с гигантской государственной машиной осталось у него в памяти: словно каждая ступенька, на которую он давил своим весом, готова была запустить в действие некий механизм, в результате чего незамедлительно последовал бы новый арест, а может, и удары по лицу. Он чувствовал, что за ним наблюдают и даже преследуют его, и, несмотря на неприятное отсутствие некоторых частей его туалета, он не решился взять такси, чему, собственно, не было разумно объяснимых причин. Разве если, что все водители такси казались ему представителями Великой Германии. Он предпочел долгую езду на городской электричке, сел в задний вагон и даже там, трясясь на стыках рельс от непонятного страха, подумал, насколько внешне призрачно его внезапное освобождение, хотя с тех пор никакого дальнейшего беспокойства с ним так и не приключилось.

1 ... 10 11 12 13 14 15 16 17 18 ... 86
Перейти на страницу:

Комментарии
Минимальная длина комментария - 20 знаков. Уважайте себя и других!
Комментариев еще нет. Хотите быть первым?