Он был от природы очень приветливый и общительный пес, а Ирининых подруг просто обожал. Правда, самой большой его любовью пользовалась не Жанна, а Катя Дронова. У Яши с Катериной было удивительное родство душ. Особенно их роднило то обстоятельство, что оба любили поесть, и Катя никогда не забывала принести Яше что-нибудь вкусненькое.

— Что с тобой такое? — повторила Ирина, распутывая поводок, которым Яша умудрился обмотать ноги им обеим. — У тебя такое лицо, как будто ты только что увидела тень отца Гамлета. И вообще, как ты оказалась в нашем дворе?

— Бу-бу-бу, — ответила Жанна.

То есть она, разумеется, хотела сказать другое, но зубы у нее стучали, и поэтому все слова выходили нечленораздельными.

— Вот что, Яша, — твердо проговорила Ирина, разобравшись с поводком, — придется нам сократить сегодняшнюю прогулку.

Она решительно ухватила подругу за локоть и потянула ее через двор к своему подъезду. Яша понуро семенил следом. Он был ужасно недоволен таким ограничением своих собачьих прав. Ему полагалось еще как минимум пятнадцать минут прогулки, но как пес здравомыслящий он не мог не признать, что хозяйка настроена весьма серьезно и спорить с ней сейчас — дело бессмысленное.

Ирина втащила вяло сопротивляющуюся Жанну в подъезд, втолкнула в лифт, проволокла по коридору квартиры и усадила за кухонный стол. Здесь она еще раз внимательно посмотрела на подругу, после чего поставила перед ней высокий стакан из темного стекла и вытащила из шкафчика неприкосновенный запас — бутылку французского коньяка, предназначенного именно для таких экстренных случаев.

— Пей! — приказала она.

Жанна трясущейся рукой ухватила стакан, в который Ирина плеснула приличную порцию, и выпила одним махом.

От горячей волны, прокатившейся по телу, сразу стало легче.

— Нет, почему мне так не везет! — сложила Жанна первую вполне связную фразу.

— Так, уже лучше, — одобрила Ирина. — А теперь рассказывай!

Ксенофобия Никитична Непросыхаева вернулась с прогулки в дурном настроении. Причина ее нерасположения заключалась в том, что на улице она встретила старинную приятельницу Нюру Мухоморову. И если бы просто встретила! Так нет же — Нюру подвез ее старший внук Платон, с шиком подкатил прямо к подъезду. Да еще помог выбраться из машины и донес пакеты с продуктами до самого лифта!

Разумеется, Мухоморова взглянула на приятельницу свысока. Выглядела она в эту минуту как раздувшаяся от тщеславия индюшка.

Где же социальная справедливость? Почему у одних и любящий внук с машиной, и новая электрическая кофеварка, а у других ничего, кроме престарелого мопса?

При этом Ксенофобия Никитична как-то не принимала в расчет, что сама в свое время не захотела заводить детей — не хотелось возиться со всеми этими пеленками, подгузниками, погремушками… Покойный муж, большой начальник, не имел дома права голоса, слово Ксенофобии было решающим.

В довершение ко всему Нюра царственно кивнула Непросыхаевой и величественно проговорила:

— Здравствуй, Ксеня!

И ведь прекрасно знала, что Ксенофобия Никитична не выносит, когда ее называют таким вульгарным уменьшительным именем.

Родители дали ей удивительное имя Ксенофобия, не зная, что оно означает. Оно показалось им красивым и значительным. И мадам Непросыхаева всю жизнь втайне гордилась этим редким именем и не любила его сокращать.

Словом, она вернулась с прогулки в дурном настроении.

На площадке седьмого этажа она полезла в сумочку за ключами, но непослушный мопс потянулся к соседской двери и возбужденно залаял.

— Что тебе, Максюша? — недовольно проговорила Ксенофобия Никитична. — Я знаю, что ты его не любишь!

Она и сама не любила своего соседа Цыплакова.

Хотя видимых причин для этого, казалось бы, не было.

Цыплаков был вежлив, всегда первым здоровался с пожилой соседкой, придерживал дверь подъезда, помогал донести сумки с продуктами, даже поздравлял иногда с Новым годом и Восьмым марта…

Но именно это в нем и раздражало! Его вежливость казалась Ксенофобии показной и нарочитой. Если человек так вежлив, значит, он что-то скрывает и втайне замышляет пакость. Человек бесхитростный, ничего не скрывающий должен быть мрачным, неулыбчивым и хамоватым.

С таким глубоким убеждением прожила свою долгую жизнь Ксенофобия Никитична.

Ее единственный спутник жизни, верный мопс Макс, чувствовал неодобрительное отношение хозяйки и поэтому всячески демонстрировал неуважение к соседу.

Вот и сейчас он зашелся перед дверью Цыплакова истерическим лаем.

— Прекрати, Максюша! — Хозяйка еще раз попыталась призвать его к порядку, но мопс не унимался. Лай постепенно перешел в зловещий вой.

Ксенофобии Никитичне стало как-то не по себе. Не то чтобы она была суеверной и считала, что собачий вой непременно сулит несчастье. Нет, просто сами звуки, которые издавал Максюша, проникали за шиворот, расходились неприятной волной по позвоночнику и вызывали к жизни какие-то древние инстинкты.

— Что ты, Максик, — боязливо проговорила она и вдруг заметила, что дверь соседа приоткрыта.

Дальше сработал инстинкт еще более древний и мощный, чем страх.

Проснулось все то же неистребимое женское любопытство.

Ксенофобия Никитична ни разу не была в квартире соседа. Она пыталась проникнуть в нее, пользуясь разными предлогами — то случайно залетевшим в ее ящик письмом, то неожиданно понадобившейся солью. Но подлый Цыплаков ни разу не пустил ее дальше порога.

А взглянуть на его жизнь Ксенофобии ужасно хотелось.

И вот наконец такой подходящий случай.

Она открыла дверь шире, заглянула внутрь и негромко позвала:

— Владимир Васильевич! У вас дверь не заперта!

Вполне возможно, она не рискнула бы пойти дальше, но неугомонный Макс все решил за нее. Он резко вырвал поводок из рук хозяйки и умчался в глубину соседской квартиры. Ксенофобии Никитичне ничего не оставалось, как шагнуть вслед за ним на запретную территорию.

Квартира Цыплакова ей ужасно не понравилась.

Ксенофобия любила натертый воском паркет, чешские обои в крупный цветочек, бархатные портьеры… Здесь же были плитка, ровные, безо всякого рисунка, стены, металл и стекло.

Однако рассмотреть все ей не удалось.

Откуда-то из глубины снова доносился заунывный вой Максюши.

Ксенофобия Никитична прибавила шаг.

И оказалась на кухне.

Цыплаков полусидел в некрасивом металлическом кресле. У ног его жутко завывал несчастный Макс. На голове у соседа был прозрачный полиэтиленовый пакет.

В первый момент Ксенофобия Никитична вообразила, что это такая глупая шутка. От этого Цыплакова можно было ждать чего угодно, так что она даже не слишком удивилась такому мрачному юмору. Но вскоре ужасная истина открылась во всей своей очевидности.