Люди с охапками свитков носили на головах высокие шапки из тростниковой бумаги. Они шагали между рядами стражников, бросали свой груз в пламя и отходили в сторону, где их расставляли в растущей толпе. Шапки выглядели фиглярски и одновременно страшно. Я подумал, что их надели на головы людей насильно, как некий знак позора.

Дым от горящих свитков вставал над площадью, когда мы подходили к огромному, закругленному подножию храма. Все отверстия здесь были округлыми, в том числе красные, каменные двери, в которые мы въезжали. Были в них те же самые мягкие линии – чтобы напоминать о материнском лоне, но мне казалось, что они напоминают разверстую пасть. Стоявшие у дверей двое солдат расступились, а ворота распахнулись сами, словно ожидали нас.

Солдаты, охранявшие ворота, не носили черно-зеленые куртки «Змеиного» тимена или щиты со знаком святой змеи. Их одежды были цвета крови, а круглые, как у кебирийцев, щиты отмечены знаками Подземного Лона и маленькими двойными лунами вверху. Храм принялся создавать собственную армию.

Пока мы входили внутрь, я сжимал во вспотевшей ладони вожжи, чувствуя, как кровь молотит у меня в висках, и смотрел на свои сандалии. Врата словно поглощали нас, как будто вбирала нас сама Подземная Мать.

Я так много дней убегал от нее, а теперь входил в ее пределы.

Когда мы вошли, ударил холодный ветер, а небо затянуло тучами, как обычно бывает к вечеру в степных предгорьях Востока. Однако для меня это выглядело так, будто в миг, когда я переступил порог храма, свет погас.

За воротами я увидел еще одну площадь, а то, что считал куполом, было лишь стеной, склоненной, точно перевернутая и лишенная дна миска. Перед нами вставала еще одна выпуклая стена, а прямо впереди тянулась мощенная камнем дорога, ведущая сквозь линию округлых врат – в очередных стенах, друг за другом, а еще два коридора, что бежали в стороны, уходящие вдаль в мягкой кривизне. Внутренности храма были комбинацией спиральных лабиринтов.

Мы остановили повозку, не зная, что делать дальше. Врата перед нами были Вратами Тайн. Я вспоминал, как слушаю одним ухом туманные и противоречащие друг другу обрывки сведений, что доходили к нам о Культе Праматери. Как я со скукой выношу звенящий, будто оса, голос учителя и блуждаю взглядом по саду и плывущим по небу облакам, а думаю о ладонях Айины на моем теле. Был Внешний Храм – так называли все, что можно увидеть, не став посвященным. Ограниченные знания, предназначенные для обычных мужчин, законы Кодекса, принципы жизни, науки Паломников. А еще был таинственный мир только для избранных Освященных и женщин – Храм Внутренний. Какие-то жертвы, круги таинств, Врата Тайн. Все это начиналось здесь, куда мы вошли и о чем знали немного. Были здесь места, доступные некоторым мужчинам, неосвященным женщинам, Освященным, которых считали ни женщинами, ни мужчинами, но существами Единства, а также – для высших жриц, которых звали архиматронами. Куда мы имели право отправиться и как туда попасть, мы понятия не имели. Только-только прошли сквозь врата, и здесь наше знание закончилось. Храм окружал башню сложными кругами, а сама башня растягивалась вверх и вниз, под землю.

И мы точно не могли стоять на первом же подворье, словно ослы.

– Колесо! – прошипел Брус сквозь маску, не двигаясь с ко́зел.

Я понял. Ухватился за борт повозки и, напрягая все силы, чуть приподнял ее, а потом пнул в пятку то самое колесо, которое нам уже приходилось однажды подправлять.

Мне показалось, что оно перекосилось – чуть-чуть. Брус едва заметным движением шлепнул осла тростью, и повозка дернулась вперед, заехав обручем колеса на выступающий из мостовой камень. Раздался треск, колесо соскользнуло с оси, повозка накренилась и остановилась.

– Прыщавый осел! – заорал Брус из-за маски и хлестнул меня тростью. – Ты туп, как сын луны! Исправляй, дурак!

Мне оставалось только неловко крутиться вокруг повозки, ковыряя в носу и неумело дергая перекривившееся колесо. Теперь мы могли ждать в безопасности, пока что-нибудь произойдет.

Тот, кто к нам вышел, был высок – это все, что я мог о нем сказать. Одежды жрецов настолько сложны, что формы тела теряются в их складках, а округлое, жесткое от вышивки оплечье, выглядящее, словно переброшенный через плечи нагрудник в форме круга, не позволяет сказать, есть ли у человека грудь. Лицо скрыто маской. Но даже когда посланник заговорил с Брусом и повел нас сквозь Врата Тайн, где открыл лицо, я не мог понять, имеем мы дело с женщиной или с мужчиной. У этого человека была обрита голова, подкрашены красным губы, веки покрыты золотом и бирюзой. На лбу и щеках вытатуированы спирали. Лицо же Бруса выглядело нормально. Что хуже – оно носило следы с полей битв, щеку пересекал длинный шрам, а кожа обгорела на солнце. Его череп был покрыт царапинами от поспешного бритья. И у него не было татуировок. Он совсем не напоминал бледное подкрашенное существо, которое вело нас сквозь очередные врата. Потому он не снял маску. Я надеялся, что это посчитают лишь гордыней важного курьера, который презирает провинциальный храм.

– Удаление от повозки недолжно. В ней странствует Слово. Прерывание пути – тоже обещает проблемы, – пояснял Брус на горловом жаргоне Языка Единства еще до того, как мы двинулись, после чего сунул руку за пазуху за знаком сколопендры.

– Где же Слову быть в безопасности, как не в Доме Матери? – ответил жрец, складывая раскрашенные в спирали ладони и склоняя лысую голову. Его голос мог оказаться и высоким мужским, и низким женским. – Приказ будет отдан адептам. Повозка, животные и груз будут восприняты со всем уважением.

Однако Брус вынул сверток из тайника на ко́злах и отдал мне.

Сундучок был удивительно тяжелым для своих размеров и пугающе холодным. Даже сквозь плащ он кусал меня за кожу, словно ночь напролет лежал на морозе.

В старом языке нет слов «я», «ты», как «он» или «они». Не говорится на нем: «я голоден», но: «в эту пору дня чувствуется голод», или более решительно: «тот, кто не ел, чувствует голод». Легко ошибиться и непросто что-то сказать.

Брус старался, чтобы даже его руки – с обломанными ногтями, въевшейся в кожу грязью дороги и неделями бесприютных скитаний, – оставались скрыты в рукавах.

Я также знал, что мы оба воняем. Уже не чувствовал этого, но иначе и быть не могло, раз нам было негде умыться. Мы мылись в последний раз, гостя у Лемеха, сына Корабела, амитрая, который изображал киренена. Но это было несколько дней назад.

– Во Внутренних Кругах в маске нет необходимости среди тех, кто повстречался, – холодно заметило сопровождавшее нас существо.

– Лицо одного не имеет значения. Один не существует. Важно Слово и его путь во славу Матери. Несчастный перерыв в пути должен быть коротким.

– Отдых в безопасном месте хорошо служит Слову, – ответил жрец. – Бережет его от зла, а тому, кто его ведет, позволяет удвоить усилия. Вода, одежды и пища – суть вещи, которые нужны, когда едется сквозь разломанный мир, полный самовлюбленного зла и похоти.

Так мы болтали себе, идя вдоль вьющихся, словно змеи, искривленных стен. Несколько раз мы свернули в округлые переходы, ведущие в очередные коридоры, и мне стало ясно, что без помощи отсюда не выйти. Изгибающаяся, как горная река, полоска неба над головой оставалась все той же, а на стенах повторялись сходные узоры. Я не заметил ничего, что могло бы помочь найти обратную дорогу.