Хотя Осмонд перечитывал «Очевидцев» не один раз, но в итоге он чувствовал, что все еще абсолютно не понимает природы шизофрении.

Закончив учиться, Осмонд устроился на работу в «Сент-Джордж», одну из известных лондонских больниц. Там он познакомился с младшим врачом-ординатором Джоном Смитисом. Осмонду, шотландцу, воспитывавшемуся среди суррейских холмов, он показался человеком неординарным. Детство Смитис провел в Индии, в то время английское господство там уже подходило к концу. Его отец работал главным лесничим. Осмонд предполагал, что Смитиса послали в Рагби и Кембридж для того, чтобы после многочисленных экзотических приключений он несколько остепенился под влиянием настоящих английских джентльменов. Страстью Смитиса было изучение природы сознания, и он нисколько не скрывал того факта, что рассматривает психиатрию просто как удобный способ исследования настоящих философских проблем. За это, как и за его привычку отрывисто объяснять что-нибудь, постоянно добавляя «это же очевидно», его не любили старшие коллеги — это были в основном врачи старой закалки, испытывавшие глубокое недоверие к теоретическим знаниям. Но Осмонд счел Смитиса интересным человеком и они быстро сошлись.

Смитис увлекался многими необычными вещами, в том числе парапсихологией. Однажды он появился в «Сент-Джордж» с книгой Александра Ругье, современника Берингера. Книга была про пейотль, она так и называлась — «Le Peyotl». На одной из страниц он обнаружил молекулярную формулу мескалина.

Формула смутно напомнила Смитису что-то, но он не мог точно сказать, что именно. Осмонду тоже казалось, что это что-то напоминает. Тогда они показали ее специалисту биохимику. Тот заметил, что это похоже одновременно на гормоны щитовидной железы и на адреналин, причем больше на последний. Это странное сходство между адреналином и мескалином послужило причиной возникновения у них интригующей гипотезы: что, если в напряженных ситуациях адреналин преобразовывался в нечто, химически родственное мескалину? Не связывало ли это кипящие поля и вращающееся небо Хеннела с отражением слона в зеркале? Известно, что некоторые растения способны к такому метаболическому преобразованию (оно называется «трансмети-ляция»), но у людей подобных способностей не наблюдалось.

Получив от светил химии немного мескалина, Осмонд и Смитис приступили к проверке гипотезы. Однажды в полдень, дома у Смитиса, жившего неподалеку от Вимпол-стрит, Осмонд принял 400 микрограммов мескалина. И включил магнитофон, чтобы регистрировать все, что произойдет.

На Осмонда почти сразу нахлынуло ощущение опасности. Все вокруг запылало сначала фиолетовым, потом вишнево-красным светом. Он попытался закрыться от света рукой и ему показалось, будто он сунул руку в доменную печь. Тут впервые он понял, о чем писал Хеннел. Шизофреники не использовали сравнений и метафор, они действительно переживали все, о чем говорили. И отвергать это как заблуждение было бы просто научным высокомерием.

Как только первое удивление прошло, Осмонд задумался. Если то, что мы полагаем объективной действительностью, настолько хрупко, что может быть уничтожено 400 микрограммами мескалина, то, возможно, правы виталисты, утверждавшие, что мозг является просто механизмом, чтобы обрабатывать и стабилизировать данные внешнего мира. Возможно, само понятие «объективной действительности» парадоксально.

В 1952 году Смитис и Осмонд выпустили небольшое эссе на эту тему. Оно называлось «Новый подход к шизофрении». В нем они выдвигали теорию, что человеческий организм может реагировать на напряженные состояния, вырабатывая эндогенные галлюциногены, в данном случае из адреналина. Галлюциногены меняли воспринимаемую картину мира, что приводило к еще большему напряжению, большему выделению адреналина, а следом — естественных галлюциногенов, что в результате вызывало необычайно глубокий психоз. Единственная возможность прервать этот цикл заключалась в том, чтобы, буквально отключившись от действительности, бежать в иную реальность. Как ни парадоксально, но это было единственной возможностью (не считая смерти) для организма сохранить возможность нормально функционировать.

Что было особенно изящно в этой теории, которую они назвали «теорией М-фактора», это синтез неврологии и динамической психологии — сочетание довольно необычное, если не взаимоисключающее.

После изобретения гипотетического химического М-фактора следовало попытаться найти его в естественном виде или синтезировать лабораторным путем. Это оказалось проблемой мало чем отличающейся от той, с которой столкнулся американский астроном В.Х. Пикеринг, когда в 1919 году вывел, что в Солнечной системе должна быть еще одна планета, пока еще не открытая, которую он назвал Плутоном. Одиннадцатью годами позже Плутон был найден именно там, где предсказывал Пикеринг. Но инструменты, которыми пользовалась астрономия, как быстро поняли Осмонд и Смитис, были намного мощнее тех, что были в распоряжении нейрофармакологии. Тайны космоса были детским лепетом по сравнению со сложностями освоения внутреннего пространства. Они попросили химиков, проводивших исследования по синтезированию пенициллина, чтобы те разработали промежуточные цепочки между адреналином и мескалином. Химики попробовали, но скоро отказались: то, что на бумаге виделось как небольшие различия, на практике было непреодолимо в лабораторных условиях.

Абрам Хоффер

Так что Осмонд и Смитис решили сконцентрироваться на аминохромах, возникающих при распаде адреналина. Один из аминохромов — адренохром, имел молекулярную структуру, удивительно похожую на мескалиновую.

В 1952 году Осмонд впервые попробовал принять адренохром. Через десять минут он заметил, что у потолка изменился цвет. Закрыв глаза, он увидел рой точек, которые то появлялись, то исчезали. Кто-то пододвинул ему тест Роршаха, и Хамфри с изумлением обнаружил в нем множество самых различных фигур и образов. Выйдя в больничный коридор, Осмонд был потрясен — коридор выглядел зловеще. Что значат эти страшные трещины на полу? И почему их так много? Его коллеги были в восторге — это действительно оказалось моделью психоза. Однако сам Осмонд наблюдал за их восторженной реакцией словно сквозь толстую стеклянную стену.

Пейотовый кактус

Это происходило уже не в Англии. В середине 1952 года он работал в канадской провинции Саскачеван, в качестве клинического директора саскачеванской больницы. Это место рекламировалось как самая прекрасная психиатрическая больница в прериях, но соль была в том, что это была единственная психиатрическая больница в прериях. В реальности это было унылое место, очень похожее на «сумасшедший дом девятнадцатого века». Задачей

Осмонда было разбираться со всеми проблемами так, чтобы при этом не вызывать недовольства старого директора, который считался номинальным главой больницы. Старого директора возмущало новое поколение молодых гениев, беседовавших о лечении инсулином и электрошоком и искавших таинственный М-фактор. Он всякий раз, когда это было возможно, старался воспрепятствовать нововведениям Осмонда.