Я лежал на причале, переводя дух и сбираясь с силами. Наконец поднялся на ноги и побрел к офису Хадли в поисках спасения. Но желтые полоски света между планками жалюзи исчезли. Вообще возникало впечатление, что на верфи Фрэнка Хадли потухли все огни.

Сидя за рулем «сааба», я видел, как мои пальцы сочатся кровью из-под сорванных ногтей. После первоначального, отупляющего потрясения от испытанного и увиденного пришло покалывание, а затем и резкая, чуть ли не звенящая боль. Мне, мокрому и дрожащему, все же достало сообразительности включить печку. Я сосредоточился на вождении. Ливень каскадом омывал лобовое стекло, а когда я выскочил на открытую, ничем не защищенную полосу шоссе, вести машину стало еще сложнее из-за могучих порывов спятившего ветра. Я старался не думать про сцену в каюте. Дело в том, что уже не раз мне казалось, будто я очутился в присутствии привидений. Но сегодня впервые стал свидетелем проявления враждебной потусторонней силы. А мои воспаленные нервы и подергивающиеся под кожей мышцы уверяли, что призрак Гарри Сполдинга был сгустком чистейшей злобы и бездонной ненависти.

Я ехал. Наконец-то Лондон. Вот и Ламбетский мост. Я припарковал машину, стер с ладоней запекшуюся кровь какой-то тряпкой из багажника и направил стопы к близлежащему пабу, где заказал двойной ром, который и махнул залпом. Но даже дома, когда непогода уже ослабла до негромкого постукивания каплями в оконное стекло, когда я уже принял обжигающий душ, переменил одежду и согрелся, прошло несколько часов, прежде чем я испытал хотя бы первые признаки чувства относительной безопасности.

Слать Сузанне эсэмэску в поисках утешения по такому случаю — дело бессмысленное. Я лежал в нашей постели, размышляя о том, чего и сколько об этом происшествии следует рассказать любимой женщине. Мало того что тайны обладают свойством гноиться. Я к тому же знал, что существенная доля ценности наших отношений заключается в той близости, которая появляется лишь тогда, когда ты делишься своими наиболее сокровенными мыслями и чувствами. Да, имелась масса вещей, о которых я ей не рассказывал. Однако меня не терзала вина за то, что скучную и тривиальную чепуху я держу при себе. Это просто один из способов не дать женщине воспринимать тебя самого чепуховым, тривиальным и скучным.

Что бы она сказала о пережитом мною на борту яхты? Сочла бы меня умалишенным? Она бы поверила в то, что это случилось в действительности. Сочувствовала бы перенесенному потрясению. Но Сузанна была слишком прагматична и практична, чтобы самой верить в сверхъестественное. Она бы отыскала некое рациональное объяснение. Например, усмотрела бы в этом последствия усталости и чрезмерно бойкого воображения. Тут мне вспомнились ее слова, произнесенные из Дублина, когда я рассказал ей про аукцион. Сузанна уже знала, что за «Темным эхом» водилась репутация невезучей лодки. Она упомянула об этом факте еще до возникновения каталога несчастных случаев на верфи Фрэнка Хадли. Придется ее порасспросить подробнее. Это важно, ничуть не менее важно, нежели чтение судового журнала.

Зазвонил телефон.

— Привет. Какие новости? — спросила Сузанна.

— Да так.

— Как прошла поездка в Гемпшир?

— Бригада дорогостоящих мастеров хором упала духом.

— Их легко понять.

— Да? И почему ты так думаешь?

Я не говорил ей о гибели рабочего. Это было одно из моих скучных и тривиальных упущений.

— Потом расскажу, когда вернусь, — ответила она.

— Как там крепыш Мик? — едва не позабыл я спросить.

— Если честно, я еще никогда столь сильно не восхищалась мужчиной.

— Фу-ты ну-ты.

— Исключая тебя, конечно.

— Конечно.

Той ночью сон все же соизволил прийти. Но был он неглубоким и полным видений.

На следующий день после обеда я заехал к отцу в его мейфэрский особняк, чтобы вернуть магнитный ключ. О происшествии на борту «Темного эха» я умолчал. Отступление из царства Фрэнка Хадли прошло скрытно. Крайне маловероятно, что меня кто-то смог заметить. Во всяком случае, из тех, кто имел право там находиться. Из живых. А вот Гарри Сполдинг, чувствовал я, меня видел. И я его слышал. Его отражение удалось заметить лишь на долю секунды, пока он не отпрянул, как кобра. Но я слышал его слова, произнесенные голосом, который был мертв уже десятилетия.

Одного этого хватило с избытком, и размышлять на данную тему мне никак не хотелось. Так же как и думать про ту женщину, спутницу Сполдинга. Отец ничему из этого все равно не поверил бы, вот почему я обо всем умолчал. Ранние события моей жизни поставили крест на надеждах, которые мог питать отец в отношении меня. Во всяком случае, когда речь заходила о духах. А Гарри Сполдинг — хорошо ли это, плохо ли — относился именно к духам, и я в этом был довольно твердо уверен.

— Ты прямо как в воду опущенный, — заметил мне отец.

О нем самом того же сказать было нельзя. Он выглядел взъерошенным, удовлетворенным и самодовольным.

— Как там Чичестер? Вы с ним сошлись характерами?

Отец пропустил вопрос мимо ушей, а вместо этого налил мне кофе из серебряного кофейника. Меня всегда удивляло, что он отлично помнил, как именно я предпочитаю пить кофе. Понятное дело, сам он этот кофе не варил. Кофейник на столике вкатила его горничная.

— Отец, ну зачем тебе «Темное эхо»? Чем тебе приглянулась именно эта проклятая лодка?

Он усмехнулся, хотя улыбка его относилась исключительно на его собственный счет.

— Видишь ли, Мартин, мое детство радикально отличалось от тех условий, которые я сумел обеспечить для тебя.

Так, начинается. Я отпил глоток. Пожалуй, есть смысл найти утешение вот в этом изумительном кофе.

— Да, отец, знаю.

— Пожалуйста, не перебивай. — Он поднялся, приблизился к одному из высоких оконных проемов. — Моя мать, твоя бабушка, выбивалась из сил. Но времена были тяжелыми. Суровые десятилетия для вдовы из среды рабочего класса, которая должна была прокормить малого ребенка. — Отец помолчал, стоя возле величавого окна его экстравагантного дома. Он позволил своему голодному, а порой унизительному детству вернуться и заново себя помучить. — Да. Особенно печальными были наши рождественские праздники. Я был сообразительным мальчишкой, и это сильно огорчало мать. Думаю, ее терзали угрызения совести за все те вещи, которые наша нищета не смогла мне дать. Конечно, времена были такие, что не разбалуешься, однако мои школьные товарищи принадлежали к привилегированному сословию. Сравнение было неизбежным, а нужда такой глубокой, очевидной и, признаюсь, порой унизительной. — Отец кашлянул, прочищая глотку. — В том квартале Манчестера, где мы жили, было полно лавочек старьевщиков, магазинчиков подержанных вещей, ломбардов… Для семей вроде нашей эти заведения играли роль своеобразных банков. Собственная обувь, которую мы там закладывали, служила источником денег, чтобы продержаться до момента, когда эти башмаки можно было выкупить обратно. А разница между тем, что ты получал, а затем погашал, являлась процентами. Причем процентами крохотными, как бы из милости, потому что обычно все ограничивалось лишь несколькими пенни, которые добавлялись к основной сумме кредита.