Не погрешу против истины, если сообщу, что отец оказался удрученным таким поворотом. Перед тем как встать на ошибочную жизненную стезю, я демонстрировал неплохие успехи в изучении истории и политики в Лондонской школе экономики. Однако желающих записаться на этот курс было так много, что восстановиться в институте я мог лишь по окончании двухлетнего периода ожидания. И даже если бы вдруг появилась вакансия, то, несмотря на все мои аттестаты и прошлые академические достижения, имелись, судя по всему, иные, более достойные претенденты на учебное место, нежели я. В конечном итоге пришлось поступить на истфак Кентского университета в Кентербери. Отец великодушно оплатил обучение и добавил недостающие суммы к мизерной стипендии, тем самым, отметим справедливости ради, практически единолично обеспечив меня средствами для существования. При всем при этом он года три почти не разговаривал со мной и даже не присутствовал на выпускной церемонии. Винить его за это вряд ли можно. Ведь из-за меня он лишился легкого шанса на доступ к Царствию Небесному. Даже для столь состоятельного человека, каким был мой отец, такая потеря являлась весьма существенной.

Ребекка, разумеется, успела найти себе другое утешение, причем задолго до того момента, который все, кто еще разговаривал со мной, именовали моим «освобождением». Она встречалась с каким-то застройщиком из Фулема. Месяцев через восемь после оставления семинарии я увидел их вместе в одном из пимликских баров. В тот вечер я порядочно набрался. Не исключено, что дело кончилось бы мордобоем, если бы он был поздоровее и повыше и, стало быть, представлял собой достойного противника, которого я смог бы втянуть в драку и не носить потом ярлык забияки, который почем зря лупит хилых и немощных. Однако даже в нетрезвом состоянии я понимал, что такой метод мало чем отличается от инфантильного позыва спустить парочку колес его «порше». Виной всему был лишь я сам Ребекка тоже, конечно, отличилась не с самой приглядной стороны, пусть даже чуточку. Застройщик вообще был тут ни при чем, хотя, проезжая мимо того «порше», который предположительно принадлежал ему, я, признаться, испытал-таки порядочное искушение.

В период между отказом от Ребекки и встречей с Сузанной на мою долю выпало известное количество интрижек. Но они были преходящими, порой пошлыми и все без исключения мимолетными. Романтика и непосредственность, как мне кажется, сильнее всего пострадали от наступления нашего века эсэмэсок и прочих электронных форм эпистолярного жанра. Сейчас все это кажется предельно условным и ограниченным. Да и откуда взяться искренности, когда ты с такой легкостью способен отказаться от общения с живым человеческим голосом… Дай бог здоровья «шадуэллским жопникам», вот что я думал. Они подарили мне Сузанну, уберегли от одиночества и вознаградили любовью. Так мне казалось до момента, когда она вернулась из Дублина и я рассказал обо всем, что случилось с тех пор, как мой отец приобрел разломанную яхту.

Ее рейс из Дублина задержали, и Сузанна пришла домой уставшей и на взводе. Работа над сценарием фильма про Майкла Коллинза не ладилась. Кто-то, занимавший более высокую ступеньку иерархической лестницы в деле составления эфирной сетки, угодил в ловушку предвзятых умозаключений на предмет биографии и характера Коллинза, не желая выслушивать никакие доводы, подкрепленные новыми исследовательскими данными Сузанны. Классический подводный камень ее профессии. Такой склонностью отличались все поголовно, однако легче на душе от этого не становилось. Речь шла о необоснованной и несправедливой манере, излишне обременявшей мою подругу. Короче, в Лондон она прилетела раздраженной и сердитой.

Пока я вел свой рассказ, Сузанна стояла возле распахнутого окна в гостиной и мусолила сигарету. На момент нашей с ней встречи она вообще очень много курила и даже происходила из семьи заядлых любителей табака. Потом-то она поумерилась — значительно, — хотя до сих пор не расставалась с красным «Мальборо». Дым выходил из ее ноздрей двумя довольными струями. Итак, она стояла на сквозняке, элегантно держала сигарету возле бледного подбородка и размышляла. Ее аккуратная, короткая круглая стрижка отливала глянцевой чернью. Карие глаза, сияющие до такой степени, что казались черными, искрились зайчиками от уличных фонарей. На ней была обтягивающая черная юбка, белая блузка, а скобка волос на затылке геометрически точно совпадала с линией белого, открытого воротничка. Не в первый раз я подумал, что она выглядит как женщина другой эпохи, той эры, когда обстоятельства нашего совместного проживания были бы излюбленной темой скандальных пересудов. Но Сузанна не обратила бы на это внимания. В ней имелось кое-что еще.

Дым венчиком окружал ее симпатичную голову. Запросто можно было вообразить, как Майкл Коллинз приударил бы за ней во время торжественного ужина в его честь, когда он прибыл в Лондон на мирные переговоры, косвенно послужившие причиной его гибели. То же самое относится и к Гарри Сполдингу, только здесь обстановка была бы представлена роскошным интерьером эксклюзивного теннисного или яхтенного клуба. Он бы приблизился к ней, цокая по лакированному паркету набойками своих кожаных туфель. Его походка была бы легкой, но целеустремленной. На такую женщину любой мужчина положит глаз. И еще в ней читался определенный вызов, который обязательно привлек бы к себе внимание хищников в ее окружении.

Наконец она затушила окурок в жестяной пепельнице на подоконнике и щелчком выкинула его за окно.

— Я кое-что слышала насчет проклятия вокруг «Темного эха». Если точнее, о проклятии на «Темном эхе». После нашего разговора вечером того дня, когда состоялся аукцион, я попробовала поискать какие-нибудь предварительные материалы.

— Почему?

Она обернулась.

— Потому что этого хотел твой отец. Потому что хоть ты и выглядел гордым и польщенным, в твоем голосе читался страх.

— Да, что-то меня напугало, — признался я. — Рассматривая физиономию Сполдинга на снимке «Иерихонской команды», я почувствовал нечто странное, какое-то, можно сказать, плохое предчувствие. А идя домой по Ламбетскому мосту, мне почудилось, будто кто-то меня преследует в тумане.

Она кивнула. Зябко обняла себя за плечи и поежилась. За распахнутым окном нашей квартиры стояла очень тихая для Лондона ночь. Впрочем, в воздухе тянуло влажным сквозняком с реки. Стояло начало марта, и погода до сих пор была неласковой.

— У тебя очень развита интуиция, Мартин.

— Да ну, куда там.

— Ты имеешь в виду удар, которым тебе сломали нос, да? Потому что ты его не увидел? Или потому что потерял полтора года жизни, следуя фальшивому призванию?

— Оба примера годятся в суде.

— А как ты думаешь, откуда взялся тот пожар, который уничтожил судовой журнал? И не забывай, что пламя было на редкость мощным и четко сконцентрированным.

— Сузанна, я не знаю. У меня перед глазами маячит призрак Гарри Сполдинга с пистолетом-ракетницей в руке. Он скалится улыбкой скелета во мраке складского подвала и нажимает на спуск, целясь в груду томов.

— Но мы никогда не узнаем правды. Все сгорело, так что мы никогда ничего не узнаем, — заметила она.