– Вы и вправду думаете, что они мне доверятся?

– Думаю, ваша старая напарница доверится.

На кухне воцарилась тишина.

Только гудит холодильник.

И в окно врывается отдаленный, полный энтузиазма шум – где-то играют дети. Доносятся крики: «Тебе водить!»

– Кейт – Скиталица? – спросил Итан.

– Кейт была тем лицом, с которым Алисса вошла в контакт. Кейт показала ей, как избавиться от микрочипа.

– Каких действий вы от меня ожидаете?

– Свяжитесь со своей старой любовью. Действуйте осмотрительно. Скажите ей, что на самом деле вы не со мной.

– Что известно этим людям и чего они хотят?

– Полагаю, им известно все. Полагаю, они выбирались за ограду и видели, что творится снаружи. Думаю, они хотят править. Они активно набирают новых людей. Прежний шериф… Было совершено три покушения на его жизнь. Наверное, уже строятся такие же планы относительно вас. Вот это вам и нужно расследовать. Это – дело первостепенной важности. Я предоставлю в ваше распоряжение все, что понадобится, дам неограниченный доступ к наблюдению.

– А почему бы вам и вашим людям не справиться с этим изнутри?

– Смерть Алиссы стала для всех нас большим ударом. Внутри горы есть много людей, которые сейчас не рассуждают здраво. Поэтому мне приходится возложить все на ваши плечи, и лишь на ваши. Надеюсь, вы понимаете, что здесь стоит на кону. Каковы бы ни были ваши личные чувства насчет того, как я управляю этим городом… а вы ими со мной поделились… Мое управление срабатывает. Тут никогда не может быть демократии. Слишком многое будет потеряно, если все пойдет вкривь и вкось. В этом вы со мной согласны, не так ли?

– Согласен. Ваше правление, по большей части, – благодушная диктатура с редкими убийствами.

Итан думал, что Пилчер посмеется, но тот просто уставился на него через стол. От чашки кофе к лицу Пилчера поднимались завитки дыма.

– Это была шутка, – сказал Итан.

– Так вы со мной или нет?

– С вами. Но я много лет проработал с Кейт, и она не убийца.

– Не обижайтесь, но вы работали с нею в ином времени. Теперь она – другой человек, Итан. Она – порождение Сосен, и вы понятия не имеете, на что она способна.

Тереза наблюдала, как секундная стрелка миновала цифру 12.

15 часов 20 минут.

Она прибрала все на своем аккуратном, чистом столе и собрала сумочку.

Кирпичные стены офиса были оклеены страницами брошюр по недвижимости, которые изучали очень немногие люди. Тереза редко пользовалась пишущей машинкой или отвечала на телефонный звонок. По большей части она день-деньской читала книги, думала о своей семье и – время от времени – о своей прежней жизни.

С тех пор, как Тереза появилась в Соснах, она гадала – не жизнь ли это после смерти. По меньшей мере, то была жизнь после ее смерти.

После Сиэтла.

После ее работы помощником адвоката.

После почти всех ее отношений с людьми.

После жизни в свободном мире, которая, несмотря на всю свою сложность и трагедии, все-таки имела смысл.

Но за пять лет жизни здесь она повзрослела, как и остальные.

Люди умирали, исчезали, их убивали. Рождались дети. Это шло вразрез с любой концепцией загробной жизни, о какой она когда-либо слышала. Но с другой стороны – откуда вообще можно знать, чего следует ожидать за пределами царства живого, дышащего человеческого существования?

За те годы, что она тут провела, до нее постепенно начало доходить, что Сосны ближе к тюрьме, чем к любой загробной жизни… Хотя, пожалуй, никаких четко выраженных различий между этими двумя вещами не было.

Загадочный и красивый пожизненный приговор.

Не только физическое ограничение свободы, но и психологическое, и именно психологический аспект заставлял чувствовать себя как в одиночной камере.

Невозможность открыто признать чье-либо прошлое, чьи-либо мысли и страхи. Невозможность по-настоящему общаться ни с единым живым существом. Конечно, бывали моменты-исключения. Очень немногие и нечастые. Долгий взгляд глаза в глаза, даже при встрече с незнакомцем, когда напряженность этого взгляда как будто предполагала внутреннее смятение.

Страх.

Отчаяние.

Замешательство.

В таких случаях Тереза по крайней мере чувствовала тепло человеческого существа, чувствовала, что она уже не так полностью, беспомощно одинока. Ее убивала фальшь. Вынужденные беседы о погоде. О последнем урожае в садах. О том, почему запаздывает доставка молока. Обо всем поверхностном, ни о чем настоящем. В Соснах всегда велись только разговоры о пустяках, и во время ее интеграции одним из самых трудных препятствий было привыкание к такому уровню общения.

Но каждый четвертый четверг она должна была рано уходить с работы, и наступала короткая передышка, когда правила переставали действовать.

* * *

Тереза заперла за собой дверь и пошла по тротуару.

Стоял тихий день, но это было в порядке вещей. Тут никогда не случалось шумных дней.

Она пошла на юг по Главной улице. Небо было поразительно голубым и безоблачным. Ни ветра. Ни машин. Тереза не знала, какой сейчас месяц – считались только дни недели и время суток, – но походило на поздний август или ранний сентябрь. В свете чувствовалось нечто неустойчивое, намекавшее на конец сезона.

Воздух мягкий, как летом, а свет – золотистый, как осенью.

И осина на пороге желтизны.

* * *

Вестибюль больницы пустовал.

Тереза поднялась в лифте на третий этаж, шагнула в коридор, проверила время.

3:29.

Коридор был очень длинным.

Флуоресцентные лампы гудели над полом в шахматную клетку.

Тереза прошла до середины коридора – там, возле закрытой двери без таблички, стоял стул.

Она уселась.

Чем дольше она ждала, тем громче как будто шумели лампы.

Дверь рядом открылась. В коридор вышла женщина и улыбнулась Терезе. У нее были идеальные белые зубы и лицо, которое произвело на Терезу сильное впечатление, – одновременно и красивое, и равнодушное. Непостижимое. Глаза женщины были зеленее глаз Терезы, волосы стянуты в «конский хвост».

– Привет, Пэм, – сказала Тереза.

– Здравствуйте, Тереза. Почему бы вам не войти?

* * *

В скромной стерильной комнате на белых стенах – ни картин, ни фотографий. Здесь стояли стул, стол и кожаный диван.

– Прошу, – сказала Пэм утешающим голосом, отдаленно напоминающим голос робота, и жестом велела Терезе лечь.