Распрощавшись с Маркусом, я первым делом нашла телефон одноклассника и сообщила ему новость о найденных свитках, на который якобы есть истинные записи христианского учения, сделанные самим Учителем — Иисусом. Айдарчик аж вспотел по телефону — трубка моего мобильного раскалилась от его настойчивых вопросов с растянутыми гласными, характерных для заики. Парень вырос в клубах кальянного дыма и засверкал своими хитрыми татарскими глазками.

— Айда, говорят, евреи плакали, когда татарин родился, — ты же, наверное, особенно умеешь проворачивать все эти делишки! Помоги разобраться, во что меня втянули!

Айдар долго и внимательно меня слушал, выпивая один стакан ледяной воды за другим. История Маркуса не произвела на него того впечатления, которым бы я гордилась. Похоже, одноклассник не только играл гаммы, но и втихую занимался тайными сектами и сокровищами древних. Он бегло рассказал мне о найденных лет 60 назад уникальных свитках в Наг Хаммади в Египте и в Кумране, о том, что церковь пыталась многие годы скрыть факт найденных первоисточников, не подверженных цензуре. О том, что давно идет тайная охота за посланниками Александрийской библиотеки, второе тысячелетие скрывающийся в тайных городах пустыни Сахары. Я смотрела на него, так широко открыв рот, что мальчишка с веером испугался и убежал, подумав, что я сошла с ума.

Поменяв уголь, я попыталась сообразить главное — получается, что Иисус-то и не умирал, что сняли с креста нашего Спасителя раненным, что он очнулся в погребении и, забинтованный пытался выйти наружу, что ессейская еврейская секта, очень похожая по учению на христианскую, тайно оберегала Иисуса и вылечила его, но, чтобы уберечь и Великого Учителя, и молодую истинную веру, потребовали у Иисуса отказ от публичной жизни. Что многие годы после Распятия Иисус тайно встречался со множетсвом своих последователей и передавал им свои знания о Высшем, что все свои мысли он разделил на несколько рукописей и главное учение о Небе он передал своей возлюбленной и ученице — Марии Магдалине. Именно ее Евангелие с такой яростью отрицалось церковью — ведь в нем говорилось о слишком возвышенных и духовных понятиях, недоступных для простого неграмотного человека вроде рыбака или плотника!

Забравшись в Интернет, я нашла, что часть текстов с удовольствием опубликовала советская пропаганда еще в 70-е, опередив многие страны. Но главные свитки Иисуса так и не нашли.

— Ты п-получишь столько денег, сколько запросишь. Один свиток — один миллион долларов. Два свитка — дд-ва миллиона, — пропевал слова мой музыкальный друг детства. Глаза его стали хмурыми и ледяными. Я почувствовала мурашки по спине и пожалела, что так доверчиво разболтала обо всем татарчонку. Или еврею? Или американскому шпиону — охотнику за сокровищами и тайнами древних?

Айдарка, словно услышав мои вопросы, усмехнулся и, безжалостно заикаясь, пропел:

— Даа, а я и не ск-к-крск-скрывваю, что рработаю на Моссад! Или ты думаешь, каждый еврейский музыкант свободно говорит по-арабски, английски и арамейски? Или что я так быстро и легко могу-гу-гу п-п-риехать к а-аар-рабам?

— Ну, татары, вы всех сделаете! — рассмеялась я. — Не факт, что ты не продаешь эти сведения и татарским покровителям в Турции! Айда, мне жаль, что я тебя приняла за обычного человека, но, тем не менее, наш уговор в силе?

С презрением он поднялся, бросил мятую гинею — плату за стакан воды — в пепельницу и проскрипел по-татарски:

— Айе, кызыл!

То есть «Да, деваха». Меня уже ничто не держало в этом миллионном муравейнике, и прохлада шикарного автовокзала с автобусами Круппа приветливо встретила тишиной и безмятежностью. Уткнувшись носом в стекло двухэтажной громадины, я дремала всю долгую дорогу в еще один древний город.

Наг Хаммади (вспоминили Нага из Киплинга?) — один из древнейших городков Африки, причем, оплот коптов. Если раньше коптами называли практически всех египтян, то сегодня лишь христиан. На ослике, везущем подвядший салат и бананы, я с мальчиком лет шести, которого родители отправили из деревни на заработок, еду с вокзала на окраину. Малыш в полосатом платьице-галабее, с надежой смотрит на меня — я хоть и закутана в палантин и в длинном платье, но многовековое чутье египтян, переживших не одно нашествие, подсказывает ему, что рядом чужак. Поэтому пытается он с меня взять сумасшедшую сумму в три фунта — стоимость всей тележки его товара, а я, как ни странно, не отказываю несчастному, а даю еще больше: купи себе колы и чипсов, сынок!

Спрыгнув возле утонувшей в песках часовни, я медленно хожу среди холмиков и наступающих на кладбище новеньких домов, весело раскрашенных в желто-розорвые оттенки. Кладбищу около двух тысяч лет и оно видело многое. В том числе, именно здесь якобы пара коптов выкопала несколько знаменитых свитков — оригинальные, не подвергшиеся ошибкам переписчиков, свитки с Евангелиями. Я не знала бы куда мне двигаться, если бы не назойливый запах фуля — фасолевой похлебки с перцем, чесноком и тоаматами. По ней безошибочно можно обнаружить жилье на Ближнем Востоке, в Египте так же. Идя на одуряюще пряный запах, почти провалилась в огромную яму, огороженную парой засохших кустов. В сложенной из мусора и досок хижине сидел толстенный дядька в очках и костюме, мешая на походной плитке похлебку.

— Здравствуй, учитель, не скажешь ли, где мне найти уважаемого и драгоценного Наима?

— Проходи, сестра, отдохни. — Он протянул мне ложку с дымящейся фасолью, с которой ел сам, и мне пришлось с содроганием и внешней благодарностью проглотить угощенье. Расстелив газету и отдав мне ложку, толстяк макал в варево лепешки и, чавкая, высасывал подливу, а потом с восторгом зажевывал фасольками. Я вяло осмотрелась по сторонам — внутри хижинка выглядела мило, если б не вековая грязь: коврики, покрывала, вездесущие аляповатые сувенирчики made in China, тряпичные цветочки и пластиковые картинки с арабской вязью делали жилье достойным костюма дядьки. Вытерев рот отрывком Аль Ахрама, главной газеты страны, толстяк снял очки и признался:

— Наим — это я, Маркус давно сообщил мне по скайпу о тебе. И, открыв покрывало, показал заляпанный ноутбук с прикрученнными на соплях проводками и антикварной розеткой. — Про рукопись знаю, но получить тебе ее надо в доме Мины, а он мусульманин. И головорез. Я туда ни ногой. Пойдешь сама. И просить будешь сама. И все муки перенесешь сама — твоя Судьба и твой выбор.

Я разделась догола в его каморке за камышевой перегородкой, шелковым платком от Hermes, как бы в насмешку изображавшему пески и верблюдов, вытерлась вся, макая драгоценный тысячедолларовый шелк в грязный огромный тазик, и истерично смеясь, повторяла надпись на платке класса лакшери «только химическая чистка». Затем натерлась смесью масел бергамота, пачули, магнолии и сосны, натерла шелком и цветами жасмина волосы и переоделась в свою нормальную одежду.

Как невероятно давно это было! Серебряные в стразах сандалии от Джимми Чу, легкое шелковое платьице от Анны Молинари, полное отсутствие нижнего белья за его ненужностью, почти высохший лакшери платок в верблюдах и арабах и очуменный рюкзак с сумкой почтальона от Кэд Кидстон, в котором были мои лохмотья и ноутбук. Наим вяло поприставал ко мне, увидев доступную белую. Я почтенно отнекивалась и отталкивала его пропотевшее в костюме тело. Толстяк в огромных очках снял с мизинца серебряный перстень и с поклоном передал мне: