— Папский перестень, внутри несколько секций. Отвали у башенки крышу — высыпется яд. Нажми на пружинку слева — выйдет печать. Покрути против стрелки часов — выпадет отравленная игла. Теперь ты готова.

Не запомнив ничего, я уже садилась в чью-то Хонду, подъехавшую незаметно из-за могильных оград. Мужик по обыкновению не поздоровался — признаком хорошего тона у арабов считается вообще не замечать женщину и не отвечать на ее слова и движения. Ялла! Мы рванули навстречу несчастьям.

Дом Мины оказался огромным отелем с кучей грязных комнат, лифтом без двери, но зато летающим по всем пяти этажам быстрее лани, кучей пластмассовых растений и массой прихлебал-мужиков, грызших арбузные семечки при дверях, на полу, в коридоре. Все они абсолютно не реагировали на белую бабу, одетую как для прогулки по Елисейским полям, а просто позволяли мне перешагивать через их вытянутые ноги и заглядывать мне под юбку. Теперь будет скачок рождаемости — только лишь из-за того, что они увидели у бесстыжей русской, не носившей нижнего белья. Их многочисленные жены с благодарностью будут чувствовать всю накопившуюся за день мужскую силу. Толкнув золоченую пластиковую дверь, я вошла в гостиную. Сидевшая за столом компания замерла — они меня явно не ждали. Мина — лысый, вертлявый коротышка — ковырял зубочисткой во рту и так и замер с ней. Его подхалимы заорали на меня на плохом английском, требуя объяснений. Я спокойно ответила, что приехала в качестве подарка из Хургады от Мохамада, его друга — владельца сети популярных у немцев отелей. Мина, счастливо и, громко рыгнув, с зубочисткой и напрягшимся дружком, повел меня в свою спальню. Кровать оказалась огромной, коротышка — большим фантазером, кончавшим сразу же после понимания того, какое белокожее счастье ему сегодня привалило. Я зажмурила глаза, чтобы не видеть этого подонка и молча терпела его прихоти. Погоди, я еще отыграюсь на тебе, сволочь! Как индейцы срезали скальп белокожим, я буду брать от вас, ублюдков, по трофею и потом вас же ими доводить до судорог!

А через крохотное окошечко сверху в туалете пялились десятки черных масляных глаз прихлебателей, которые разжигали своими фантазиями увиденные части моего тела. Рядом тупил глаза в персидский ковер мальчишка, приносивший нам к кровати фрукты и колу, жадно впитывал все фрагменты обстановки и мое непокрытое тело, чтобы запомнить это на всю свою мужскую жизнь и впредь отталкиваться в своих сексуальных мечтах от увиденного.

Коротышка никак не хотел сдаваться и, лишь услышав мои уверения на английском, что я останусь у него — у супергероя и лучшего любовника в мире — еще на пару дней, провел меня по всему дому, дав передышку. Как он сказал — ожидание придает будущему сексу такой невероятный аромат счастья, что он намеренно говорил о всякой ернуде и даже показал мне свою гордость — коллекцию древностей в мактабе — офисе или кабинете. Меня поразило, что великолепные исторические ценности просто валялись в подсвеченной витрине — в таких продают местные торговцы мобильниками свой дешевый товар. Тут была пара великолепных ожерелий с эмалями и золотой фольгой, чей-то венок из прелестных полевых цветов и листьев лавра (Серапиус?), две фигурки из лазурита, большой папирус с нарисованным на нем процессом рождения человека из чрева матери. Рядом лежал перстень главы ордена тамплиеров, чуть поодаль — масонская чаша, увитая странными существами с двумя рыбьими хвостами. Мина, громко рыгая и почесывая свои биды, стал говорить, что если я останусь у него — он мне подарит неплохие камушки, я буду довольна. В фарфоровой чашке лежали большие необработанные алмазы, испускавшие невероятное сияние, хотя на вид — не будь тут игры света — их можно было бы признать за крупные куски соли и только. Мина показал мне, как определить чистоту камня — он налил воды в чашку и алмазы просто растворились, будто и впрямь были солью! Потом, слив воду, бандит почти по-детски радовался моему изумлению, когда алмазы проявились опять, лишь вода с них сошла. Вожделенные свитки были в вазе, но о них он решил не упоминать.

Мы остались наедине, когда вышли из кабинета и он, цыкнув на приспешников, схватил меня за нос и быстро и сильно нагнул вниз, я начала визжать и царапаться, подонок только хохотал и прижимал ко мне свое грязное тело. Потом резко поднял и, наотмашь ударив, поволок за волосы к кровати. Очнулась я от привкуса крови во рту — своей, горячей, бешеной от злости. Я увидела рядом мирно храпящего ублюдка, и первой моей мыслью было просто прибить его высоченной фигурой цапли, державшей тяжелую пепельницу и стоящей прямо возле кровати. Пепельницей можно было убить и слона, но приблизит ли это меня к цели? Я почувствовала, как больно мне двигаться и поняла, что главарь вслать надругался надо мной — вся простыня подо мной тоже была в крови. Я потихоньку попыталась присесть и долго держала гудящую голову, боясь ее уронить. Схватив шелковый пояс от огромного халата хозяина, я цепко привязала его к цапле, зажгла пару сигарет и положила на край пепельницы, второй же конец привязала к руке подонка. Он только радостно хмыкнул во сне. На пепельницу сверху я подсыпала содержимого моего папского перстня. Хранитель обещал мне, что это сильный яд — вот и проверим на подонке! Ну, подожди, гад, я отомщу за свои муки!

Завернувшись в заляпанную его спермой простыню, я вышла в коридор. Надо было во что бы то ни стало доползти, добраться до мактаб — кабинета, в котором хранились находки из сокровищницы Наг Хаммади! Я повторяла про себя рассказ Маркуса, чтобы просто не сойти с ума от ужаса, который я испытала, и который окружал меня в этом логове подонков.

Свитки хранили истинные слова и проповеди Иисуса, которые делала Мария Магдалина — лучшая его ученица и возлюбленная. Вот за этим я здесь. Дойдя до середины, я оказалась в волосатых лапах огромного чернокожего, похожего на Кин-Конга. Его алые от злости глазки шарили по женскому телу белой и тут же, прислонив меня к стене и крепко держа за спутанные длинные волосы, всунул мне в рот длинный горячий член, заставляя меня, то его глотать, то с рвотой вытаскивать. Я с огромной злостью укусила подлеца за зубр и, выплюнув окровавленную плоть, повязала ее себе на прядь и процедила сквозт зубы: «А так будет с каждым, кто ко мне прикоснется, сволочи!». На секунду замершие два подельника бандита ринулись на меня и начали избивать. Теряя сознание от боли, пересохшей до трещин кожи внтури и ссадин с синяками снаружи, я покрутила верхушку на моем перстне и ткнула высунувшуюся иглу поочередно во все тянувшиеся и входившие в меня разгоряченные тела. Я вырвала зубами у каждого по клоку волос, и, зажав их в руке, машинально продолжала наносить им раны своим секретным оружием — перстнем. Они даже не могли орать от боли, а просто скорчились, изумленно наблюдая на струйками крови. Я на четвереньках вползла в кабинет.

Рукописи стояли в кувшине — потеменевшие, потрескавшиеся куски толстенной кожи, некоторые разрезанные на полоски, другие перевязанные капроновыми ленточками от подарков. Мина читать их не мог, зато с гордостью выставил в кривоватом стеклянном шкафу, из которого я их вынула, обвязав сокровище теми же ленточками вокруг талии. Внутрь засунула клочки волос покалеченных изуверов и кусок окровавленной плоти, выпила чашку с водой из витрины, в которой бандиты хранили алмазы и, с такой странной для образованной москвички добычей, выглянула в окошко. Обнаружив, что подо мною находится соседний балкон с ковриками и лентами-полотнищами стиранного белья, осторожно вылезла, укуталась в мокрые майки и штаны и так, никому не нужная, выбралась из этого ада в час полуденной молитвы. Алмазы за щекой не мешали мне, напротив, холодные и равнодушные, камни отрезвляли. Я пересыпала их в тряпочку, в которой был окровавленый кусок кожи черного верзилы, клочки волос его подельников и засунула опять внутрь свитков. Дойдя до аптеки, я попросила бутыль йода и, прямо на глазах у аптекаря, вылила ее себе на самые важные места. И внутрь тоже. Я потеряла сознание, но слышала, как на чистом кафельном прохладном полу спорят мухи — какой из них первой достанутся мои окровавленные сладкие ранки…