Она нахмурилась, пытаясь понять смысл его слов.

– Конечно же, целовали.

Он скептически воздел бровь:

– Тысячи раз. Ручаюсь.

Она вспыхнула и с силой стиснула поводья, борясь с желанием ударить его.

– Нет. Вы целовали меня вчера. – В голосе ее проявилось раздражение. – Или вы не помните?

Рука его скользнула ей под подбородок и приподняла лицо. Он разглядывал ее как какую-то причудливую новую разновидность под увеличительным стеклом.

– Разумеется я помню, bella. Воспоминание об этом преследует меня. Просто ты еще более… нетронута, чем я думал.

Раздражение вспыхнуло в ней от того, что он смеет насмехаться над ее неопытностью. Сидони резко высвободила подбородок.

– У меня нет привычки якшаться с беспринципными распутниками. Почему вы придаете этому такое значение? Вы же знаете, что я девственница.

– О да! – Что-то вспыхнуло в его глубоко посаженных серебристых глазах, прежде чем он опустил взгляд на ее губы. – Но ты даже более… девственница, чем я полагал.

– Нельзя быть более девственницей, чем девственница, – огрызнулась Сидони.

Джозеф наклонился вперед с очевидным намерением. С нее было довольно лживых поцелуев и саркастического поддразнивания. Она извернулась, чтобы уклониться, – Кисмет фыркнула и беспокойно попятилась.

– Тпру! – Меррик схватил уздечку Кисмет, и лошадь тут же успокоилась. – Слезай, Сидони.

Этот резкий, бесцеремонный тон вкупе с насмешками над ее неуклюжестью окончательно вывел леди Форсайт из себя.

– То, что я позволила вам поцеловать себя, не означает, что я собираюсь безропотно подчиняться.

Он продолжал смеяться над ней:

– Даже я не настолько самонадеян, bella. Но тебя давно пора научить целоваться, а я не могу выполнять эту задачу, когда мы того и гляди шлепнемся на задницы.

– Я не желаю и дальше сносить это вульгарное лапанье.

– Интерес к физическому удовольствию вполне естествен. Тут нечего стыдиться. – Джозеф спешился и связал поводья гнедого у него на шее, чтобы они не свешивались. – И не из-за чего извиняться.

Ох, как же ей хотелось влепить ему пощечину! Рука сжалась в кулак.

– Я не извиняюсь.

Он не обратил на это внимания.

– Ты, должно быть, сгораешь от любопытства.

– Я сгораю от желания дать вам затрещину.

Он хлопнул ладонью по крупу гнедого – тот, фыркнув, отошел с дороги, потом приблизился к кипящей негодованием Сидони, сидевшей верхом на Кисмет.

– Подавляемая страсть, если не дать ей выхода, обращается в насилие.

– Только если ты умалишенный.

– Я жду не дождусь, когда лишу тебя ума, tesoro. И не вздумай ускакать. – Он схватился за уздечку. Что ж, инстинкты у него прекрасные. Именно это она и намеревалась сделать. – Неужели тебе не хотелось бы узнать, что ты потеряла?

– Вы только что показали мне, что я потеряла. Столько шума из ничего.

– Несколько минут назад ты не жаловалась.

Меррик продолжал улыбаться. Разрази его гром, он не воспринимает ее всерьез. Быть может, потому, что она на один запретный миг имела глупость ответить на поцелуй.

– Вы просто застигли меня врасплох.

– Стало быть, на этот раз считай, что ты заранее предупреждена. – Джозеф отпустил Кисмет и схватил Сидони за талию. Она – женщина немаленькая, в сравнении с Робертой настоящая рабочая лошадь, но Меррик легко поднял ее из седла и поставил на землю.

– Лошади убегут, – пробормотала Сидони, ощутив какую-то необъяснимую слабость в ногах от его близости. Сердце обмерло, а потом ухнуло куда-то вниз. Она так невыносимо остро ощущала его крепкие, сильные руки, удерживающие ее.

– Если убегут, то просто вернутся в конюшню, а нам придется идти обратно пешком.

Словно в доказательство, что ее страхи беспочвенны, Кисмет отошла на несколько шагов и остановилась рядом с гнедым.

– Я убегу, – сказала Сидони, не шелохнувшись.

– Я догоню.

– Зачем утруждаться?

Он взял ее дрожащие руки, и она, глупая и слабая женщина, не воспротивилась. Опасность уже буквально била в набат, но она оставалась на месте как прикованная.

– Затем, что ты очень красивая, dolcissima, – мягко проговорил он. – Разве ты этого не знаешь?

Ночью он тоже говорил ей, что она красивая. Перед тем как в раздражении ушел. Сейчас он казался таким же искренним, как и тогда. И, как и тогда, сердце ее, екнув, замерло.

– Это известная уловка повесы – говорить девушке, что она красива.

– И как – действует? – весело поинтересовался Джозеф, стягивая с нее перчатки.

– Нет. – Хотелось бы ей, чтобы это было так.

– Жаль. – Он бросил ее перчатки на землю и стянул свои. – Проклятье! На тебе всегда ужасно много одежды. Это так неудобно.

«Не всегда».

Эта мысль повисла между ними, словно произнесенная вслух. Она могла убежать, он больше не держал ее. «Идите, идите же», – приказывала она своим ногам, но они упрямо отказывались сдвинуться с места.

– Я не нахожу это неудобным.

– Еще один прискорбный признак невинности. Когда-нибудь ты будешь благодарна мне за то, что я показал тебе что к чему.

Ее губы неодобрительно сжались.

– Это общественная обязанность?

Хорошо бы, если б ей так не нравился его смех. Всякий раз, когда она слышала этот глубокий мелодичный рокот, ее так с трудом выстроенная оборона слабела.

– Долг перед своими собратьями.

– Они, вероятно, дадут вам медаль, – слабо проговорила она, когда он обхватил ее лицо руками.

Судорожно втянув воздух, Сидони призвала себя быть сильной. Постаралась придать жесткости позвоночнику, который показывал удручающую склонность изгибаться в его сторону.

– Рыцарский титул по меньшей мере.

– За услуги перед женским полом. – Сидони хотела, чтобы это прозвучало саркастически, но вышло взволнованно, с придыханием.

Его глаза вспыхнули.

– О, я намерен послужить тебе, bella. – И прежде чем она придумала еще одно неубедительное возражение, он приблизил губы к ее губам.

Тепло. Мягкость. Трепетная неуверенность. Скрытое желание откликнуться. Джозеф вкусил все это, когда прильнул к губам Сидони. Он не мог сказать, почему был так глубоко тронут тем, что оказался первым, кто поцеловал ее. Реакция собственного тела была вполне предсказуемой. Уже одно ее присутствие возбуждало его. И так было с самого начала. Какой бы силой она ни обладала, он был беспомощен против нее.