Юдит закрыла глаза, запахнув сорочку и прижав руки к груди. Ее бил озноб.

– Я кричала, но меня никто не слышал. Лейтенант с ледяными глазами сказал: «Ты, кажется, не поняла, что мы всерьез, хватит вешаться на шею Бенгту Мортенсону, грязная еврейская шлюха». Они говорили – не понимаем, как ты смеешь так себя вести в нашей прекрасной Швеции. Они решили перевезти меня через границу и оставить там, чтобы семья Мортенсон жила спокойно и прилично. «На этот раз просто предупреждаем, – сказал лейтенант. – В следующий раз отправим в немецкий лагерь. Там из таких, как ты, делают мыло и абажуры для ламп». Он порвал на мне одежду и вытолкнул из машины. В канаву. Когда я немного пришла в себя, побрела в город, в разорванных тряпках, грязная, с разбитым коленом.

Юдит тяжело дышала. Я протянула ей стакан воды, но она только покачала головой.

– Я хочу, чтобы ты услышала меня. И сказала, виновата ли я в смерти Свена. Правильно ли я поступила. Раз теперь ты знаешь, что он со мной сделал.

Я села на стул рядом с кроватью, чтобы видеть ее лицо, глаза – в них читалось все, что она не могла выразить словами.

– Вы ему так и не рассказали? Бенгту?

– У нас было так мало времени наедине. Он хотел, чтобы я была счастлива с ним. Как же я могла говорить такие ужасные вещи? О его родном брате? Может быть, это разрушило бы наши отношения. К тому же, много было такого, чего я не могла рассказать.

– Не могли? Почему?

– Я не могла просто жить и ждать, когда нацисты замучают до смерти моих близких. Поэтому я согласилась помогать движению Сопротивления, сообщая важные данные.

Вскоре я услышала ужасную новость. Якоб Хирш. Мой папа. Застрелен при попытке побега. Где-то на севере Норвегии. О маме и братьях мне ничего не было известно. Я могла только надеяться, что когда-нибудь увижу их снова. Теперь ты понимаешь, что я была вынуждена действовать?

Я кивнула, хотя и не понимала, что она могла сделать.

– Магазин шляп стал центром связи, понимаешь? Туда приходили люди, которые сотрудничали с норвежским движением Сопротивления. Мы отправляли телеграфное оборудование и прочие необходимые вещи в шляпных коробках. Сигне ни о чем не догадывалась – посетители заказывали шляпы, платили за них, вот и все. Дела шли отлично, хотя у людей были заботы и поважнее шляп. Знакомые из движения Сопротивления и рассказали мне, что творилось у границы: беженцев ловили и отправляли обратно в Норвегию, а там запирали в концентрационных лагерях. Я боялась, что мама и братья тоже оказались там. А потом я поняла, чем занимался Свен и его приятели-нацисты. Их серый автомобиль нередко видели у границы.

Юдит не оставила мне выбора: я с головой погрузилась в ее рассказ, слыша зловещий рокот мотора, чуя запах прокуренной кожаной обивки сидений. И аромат яблок. Может быть, в машине Свена всегда было яблоко, которое каталось по приборной доске туда-сюда? Может быть, оно скатывалось на пол, когда машина тормозила, чтобы подобрать людей? Беженцев, которые думали, что их отвезут в спокойную, безопасную Швецию, и вдруг замечали, что машина едет в другую сторону – обратно в Норвегию. А яблоко все каталось по приборной доске, туда-сюда.

У меня голова пошла кругом. Я выглянула в окно, чтобы напомнить себе, где нахожусь.

– Ну, виновата я или нет? Это ведь я указала на тех, кто водил тот серый автомобиль, а вскоре увидела на первой полосе газеты: «Покушение». Машина попала в аварию. Почтальон обнаружил тело Свена и раненого лейтенанта ранним весенним утром.

После обеда у меня разболелась голова и снова затошнило. Пришлось прилечь в комнате отдыха. В отделении было спокойно, и Мари сказала, чтобы я полежала и набралась сил.

Кажется, я вздремнула, вытянувшись на синей кушетке. Но рассказ Юдит Кляйн все же не шел из головы.

Лодка. На веслах мужчина, он борется с ветром, направляя лодку к острову. Оборачивается, проверяя курс: виднеется мыс, уже близко. Мужчина не один: на корме сидит женщина. Она молода. Летняя ночь, тепло, даже душно, как будто вот-вот начнется гроза. Женщина одета в свитер и брюки, на голове косынка. Эта женщина – не я. Это Юдит. Мужчина на веслах произносит что-то, улыбаясь, и она улыбается в ответ. Вот уже и прибрежные камни царапают дно лодки. Пара высаживается на берег, в руках у них пакеты. Кажется, они собираются ночевать на острове. Может быть, они наконец остались наедине, вдали от любопытных взглядов.

Тропинка к дому почти заросла. Сюда давно никто не ходил. Бенгт – ведь это он – шарит под рассохшимся порогом, что-то ищет. Вид у него беспокойный. Неужели придется разбить окно, чтобы попасть в дом? Юдит наклоняется к порогу и почти сразу находит ключ.

Оказавшись внутри, они осматривают избушку. Кажется, они не бывали здесь прежде. Точно, это первый раз. И наедине они тоже впервые.

Юдит находит дрова, растапливает печь. Бенгт готовит еду. Пахнет вкусно, оба проголодались. Им не страшно. Здесь они ничего не боятся. Бенгт и Юдит едят, сидя на полу в рыжем свете огня.

Вдруг Юдит вздрагивает – ей что-то послышалось.

– Пойду посмотрю на всякий случай, – успокаивает Бенгт.

Но Юдит не хочет, чтобы он уходил. Бенгт отвечает смехом – чего тут бояться? Начался дождь, капли барабанят по стеклу. Наконец Юдит сдается – Бенгт выходит из домика. Юдит сидит, уставившись в огонь. Отодвигает тарелку – кусок в горло не лезет. Пьет красное вино. Бенгт подкрадывается к окну и прижимается носом к стеклу. Юдит вскрикивает, заметив страшное лицо в окне. Он веселится, а ей не смешно. Бенгт не знает, что такое настоящий страх.

Войдя в избушку, Бенгт запирает дверь. Оба ложатся на расстеленное на полу одеяло.

Теперь я – это Юдит, или Юдит – это я. Я люблю этого мужчину, который будит во мне радостное томление. Этот мужчина – Себ, или Бенгт, или Марек. Может быть, все трое сразу. Он обнимает меня, и мне хочется гладить его по спине, вдыхать его запах, чувствовать тяжесть его тела на себе, в себе.

Огонь почти погас. Я так ждала этого мужчину, так жаждала. Сколько раз я сгорала от желания, но нам негде было укрыться. Парки, деревья – но ведь нас могли увидеть. Везде есть глаза. А здесь никого нет, кроме нас, и время остановилось. Мы останемся здесь навеки. Зачем нам плыть обратно? И откуда я знаю, какие ласки ему приятны? Я читаю его лицо, вижу наслаждение, а он читает меня, и потому знает, как ласкать. И это мгновение будет длиться вечно. Я не боюсь. Вместе с ним мне нечего бояться.

Рассвет. Все еще идет дождь, но в окно сочится молочно-белый свет. Мы тянемся друг к другу, еще не проснувшись, и тела снова переплетаются. Он лежит, зарывшись носом в мои волосы, я – прижавшись спиной к его груди. Чувствую, как напряглись его мышцы, просыпаюсь, с улыбкой поворачиваю к нему лицо.

На этот раз мы забываем об осторожности. Мы не думаем о том, что я могу забеременеть. А может быть, мы этого и хотим? И я тоже? Чтобы ребенок связал нас навеки. Мы так счастливы, но вскоре пот остывает, и мы дрожим от холода.