Я прыснула, и вышло немного громче, чем следовало. И в этот момент Старший Брат произнёс сладкое слово «привал». Все стали шумно переговариваться, некоторые паломники похлопывали своих товарищей по плечу. У женщины отобрали тележку, откатили на обочину, стали выгружать мешки со снедью. Мой новый товарищ побежал помогать разводить костерок, а я занялась Кауркой. Отвела её поодаль от шумного сборища паломников и привязала к дереву. Каурка благодарно посмотрела на меня, и я подумала, что лошадку было бы не худо напоить.

Я осмелилась подойти к Старшему Брату и спросила самым робким и подобострастным голосом, не знает ли он поблизости речки или озерца, и тот, смерив меня недоверчивым взглядом, сказал, что как раз неподалёку протекает ручей, и если бы я меньше болтал в дороге и отвлекал от молитвы брата, то услышал бы, как звенят его прохладные воды. Так и сказал: «Прохладные воды».

Я поклонилась и пошла к Каурке. Мне было стыдно, что я не могу внести свою долю в общую трапезу, и уж тем более я не смела попросить еды. Чтобы голова не кружилась от приятных ароматов, которые источали готовящиеся походные блюда таких же походных стряпок, я отвязала Каурку и пошла в рощу. Я поняла, что ручей действительно издаёт приятное журчание, и потому пошла на звук. Каурка взволновалась, так как зной порядком утомил её, и я отпустила поводья. Каурка сама нашла воду и тонко заржала, приглашая попить и меня. Следом за мной пошла незнакомая пожилая женщина с большим котелком.

– Милая, – сказала мне она тихо, – остерегись. Вымажи лицо и руки грязью. Нежная кожа выдаёт девицу. В дороге это опасно. Хорошо, что наши паломники заняты молитвой, но если за обедом они разглядят тебя, быть беде.

Я густо покраснела.

– Я понимаю, что не от хороших людей ты прячешься, только будь поумнее впредь. Лучше к общему костру не садись, я тебе поесть и так принесу. Наш духовный поводырь чересчур внимателен к юношам. Ты понимаешь, о чём я. Так что он и так к тебе имеет определённый интерес. А когда поймёт, что ты девушка, то у тебя могут быть очень большие неприятности.

Я вздохнула. Женщина набрала полный котелок воды и удалилась, наклоняясь в одну сторону. Я села на берегу, рядом с Кауркой и стала думать о том, что почти ничего не знаю о жизни и людях. До прошлой осени я жила в имении отца, и весь мой круг общения были сёстры да слуги. Отец приезжал редко, чаще всего запирался в кабинете со счетами и бумагами, потом пил и буянил, ломая старинную мебель и разбивая фарфоровые блюда и чашки. Мы с Агнешкой старались не попадаться ему на глаза. Бася была умнее, имела к нему подход, и потому умудрялась выманивать у него крохотные суммы, оставшиеся от уплаты долгов кредиторам. На них мы как-то выживали в длинных отлучках отца. Он любил ездить в столицу, шиковать там. Какое-то время был при дворе короля Хенрика и даже поддержал его во время мятежа. Но это было давно, я почти ничего не знала об этом подвиге. Отец лишь хвалился пожалованным ему рубиновым перстнем и орденом, усыпанным бриллиантами. Я даже не знаю, где теперь эти реликвии, продал ли папашка их, или их тоже забрал господин Вильд.

Однажды отец был особенно пьян, собрал нас троих в каминном зале и стал спрашивать: «А расскажите мне, любезные дочери, как сильно вы любите меня?» Агнешка сказала: «Как цветок любит солнце». Этот ответ очень понравился отцу, и он подписал ей дарственную на небольшую деревеньку в три двора, но с большим плодовым садом. Эта деревенька и позволяла нам потом, когда господин Вильд выгнал всех из дому, хоть как-то существовать, не умерев с голоду. Бася ответила отцу: «Как драгоценный камень любит оправу». Отец был доволен, он даже в ладоши захлопал. В награду за такой ответ он приготовил Басе приданое – то, что не успел пропить после смерти матери. Её кольца и броши, драгоценную флоранскую парчу, слитки золота. Потом это приданое очень пригодилось моей сестре, когда господин Вильд, которого мы должны были ненавидеть всем сердцем, сделал ей предложение. Отец посмотрел на меня с насмешкой. Из всех его дочерей я была меньше всего способной порадовать его. Не было у меня фарфорового лица Баси, лёгкой поступи и точёной фигурки Агнешки, острым умом и красноречием сестёр, я не обладала. Я не была похожа на мать, как мои сестры. Я была копией отца: невысокого роста, худощавая, губастенькая. Глядя на меня, он должен был радоваться, что есть в семействе хоть кто-то, похожий на него. Но смотреться в зеркало он не любил. Его глаза были мутными от вина, а губы походили на размякшие вареники. Все видели, что одарить отцу меня, младшую дочь, просто нечем. Отец посмотрел на меня и ухмыльнулся: «Что же, Стася, как ты любишь своего папашку?» и я ответила: «Как мясо любит соль». Он расхохотался, громогласно и зычно. Он бил себя по коленям ладонями, он уронил бокал с остатками вина.

Он ничего не подарил мне, а отдал в кухарки Матушке Скрыне, которую знавал когда-то ещё совсем юной. Даже не отдал, а продал в услужение. Матушка Скрыня не хотела меня брать к себе, но уплатила львиную долю жалования отцу, а тот уже истратил всё на судебного ходатая. Жаль, что господин Проныра ничем не помог моему беспутному папашке. И сидит он в долговой яме, пока его кто-то не выкупит, выплатив долги всем кредиторам по длинному списку.

Я вздохнула, поднялась с бережка, зачерпнула немного ила и наквацала на лицо. Взяла довольную жизнью Каурку за поводья и повела к дороге. Там я села поодаль от паломников и стала ждать обещанной доли. Каурка щипала траву. Вскоре та женщина громко сказала:

– У этого погонщика дурная болезнь, негоже ему есть с нами за одним столом. Позволь, Старший Брат, из милости накормить беднягу?

Плечи старого греховодника дёрнулись, он оглянулся на меня, но я вжала голову в плечи. Он махнул рукой. Женщина принесла мне горячей каши на крупном листе капусты и краюху хлеба. Я благодарно посмотрела на неё, и она прыснула, потому что не заметить моего чумазого лица она не могла.

– Скоро подоспеет взвар. У тебя есть кружка?

Я помотала головой, и женщина похлопала меня по плечу.

Как же была вкусна эта рассыпчатая каша! В ней не было комочков, а