помню, как провалилась в сон, а проснулась от ощущения, что на меня кто-то пристально смотрит.

Глава 6

Смеян сидел на стуле, который я легкомысленно приставила к двери, и рассматривал меня. Я натянула одеяло на самый нос и поёжилась.

– Доброе утро, синяк на лице стал гораздо меньше. Тебе на пользу прогулки по лесу и посещение портняжки. Твоя одежда выстирана и высушена. Но поедешь ты не в ней. В целях безопасности переоденешься слугой. Волосы уберёшь под шапку.

Смеян бросил мне в лицо охапку какого-то тряпья и вышел из комнаты. Я села на кровати и потянулась. Как же хорошо просыпаться после спокойной ночи. Не надо бежать на огородик, спешить в подвал за картошкой и морковью, не надо носить вёдрами воду из колодца. Ничего не надо!

Я рассмотрела вещи, которые кинул мне Смеян. Это была широкая холщовая рубаха, тёмные штаны на помочах и уродливая шапка с ушами, которую носят пастухи. Я засмеялась, представляя, каким чучелом я буду выглядеть. Понимая, что безопасность не помешает, я быстро облачилась в тряпье. Оказалось, что оно мне велико. Штаны не спадали благодаря помочам и верёвке, пропущенной внутри пояса. Как и предложил Смеян, я туго заплела косу, уложила её венцом и напялила сверху шапку. Если бы я просто закрутила узлом волосы, то и шапка, наверное, не налезла бы. У меня всегда были огромные чепчики, чтобы уместить локоны, которыми одарила меня природа. «Эх,– подумала в очередной раз я, – лучше бы мне пышную грудь, бёдра и губки бантиком, чем косы до пояса и веснушки». Аккуратно сложенное платье и рубашка были не только постираны, но и заштопаны. «Какие милые эти шноркели», – подумала я, – ни гоблины, ни люди не бывают такими заботливыми».

Я заправила постель, наскоро умылась, намазала лицо мазью, сунула чистую одежду в узел и спустилась. Смеян завтракал в одиночестве за большим дубовым столом. Перед ним стояла сковорода с яичницей, лежали густо посыпанные зеленью ломти серого хлеба с паштетом, стояла кружка взвара. Я села рядом и храбро спросила:

– Сколько я должна за ночлег и одежду?

Смеян посмотрел в мою сторону и продолжил жевать.

– Кхм, уважаемый господин Лихобор, – начала я, но он скривил надменные губы и подвинул ко мне ломоть хлеба, намазанный паштетом.

К столу подошёл вчерашний юный шноркель, ничем не выдавший удивления по поводу моего преображения, и сообщил:

– Господин Смеян, ваше поручение выполнено. Вот платье, вот сдача.

Он поклонился и отдал какой-то свёрток Смеяну и насыпал на стол несколько медных монет. Две монеты Смеян тут же вернул шноркелю, и тот поклонился с видом, преисполненным уважения.

– Это что? – робко спросила я, – мой наряд?

– Точно, – ответил Смеян, откинулся на скамейке и отодвинул от себя пустую сковороду.

– А разве не надо было его примерить у портного?

– Некогда. Быстрее завтракай и в путь. Нам еще в Забруски съездить нужно.

Я не поняла, что за такие Забруски, и мне стало очень обидно. Смеян лишил меня такого необыкновенного удовольствия, как примерка платья, что даже есть расхотелось. Смеян поднялся со скамьи, взял свёрток с платьем и мой узел, и демонстративно вышел на улицу, к коновязи. Я посмотрела ему вслед, на его надменную прямую спину, и вытерла случайную слезу. В конце концов, я не вещь!

Старушка-шноркель подошла ко мне с подносом и тихо спросила:

– Госпожа, желаете ли оладий с клубничным муссом, яичко всмятку и печенья с молоком? За завтрак уплачено господином гвардейцем.

– Желаю, – всхлипнула я и принялась за завтрак. Оказывается, кушанья могут приготовить именно для меня, а я-то за полгода привыкла к объедкам.

Я жевала оладьи, пила молоко и плакала. Старушка-шноркель наполняла букетами крохотные вазочки на столиках, косясь в мою сторону. Иногда она покачивала головой, но больше ко мне не подходила. Когда я умяла завтрак, настроение стало существенно лучше, я откланялась и вышла к коновязи.

– Что за слёзы? – удивился Смеян, сдвинув брови, но я ничего не ответила ему, похлопала Каурку по холке и взобралась в седло.

– Господин Смеян, – сказала я уверенным и упрямым голосом, – спасибо вам за помощь, когда-нибудь мы сочтёмся. Теперь нам надо расстаться. Каурку я вам не верну, она в честном бою добыта, да и мне надо на чём-то добираться до Солнечных Холмов. Лично мне ни в какие Забруски не нужно.

Смеян приблизился и взял мою лошадь за поводья.

– Стася, ты извини меня, – сказал он неожиданно ласково, – я действительно грубо с тобой обходился. Но тебе ехать одной по тракту никак нельзя. Неспокойно нынче.

– Я справлюсь, – упрямо качнула я головой, – не случайно в одежду босяка переоделась.

– Всё дело в том, что не могу я открыть тебе всей правды, Стася, – улыбнулся Смеян, – но только поверь, что я обязан охранять тебя всю дорогу до Солнечных Холмов, и никак одну не отпущу. Считай, что так распорядился господин Вильд. Он и прислал меня к тебе в таверну, очень уж переживал за сестру невесты.

– А письмо есть? – спросила я недоверчиво, – сестра ничего мне не написала о сопровождающем, и платье с письмом передала с Жирко. Так как? Не сходится.

Смеян вздохнул и покачал головой.

– Слишком много врёте, господин гвардеец, – сказала я сурово.

– Я тебе, Стася, больше скажу. В Забруски мне ехать нужно, чтобы забрать оттуда ещё одну девицу, дочь господина Чашки. Её зовут Миленка, и вас вдвоём я и должен отвезти на свадьбу.

Никакой Чашки я не знала и оттого насторожилась ещё больше.

– Забруски в двух часах езды по Широкому, в сторону от Солнечных Холмов. Оттуда вы с Миленкой поедете в карете со служанками. Господин Чашка весьма обеспеченный человек. Письмо к нему от господина Вильда у меня есть.

Смеян вытащил из кармана голубой конверт, продолжая держать Каурку под уздцы. Я не поленилась, а взяла письмо и прочла. В очень витиеватых выражениях оно действительно содержало просьбу доставить Миленку ко двору господина Вильда. Обо мне не было ни слова. Всё мне стало ясно: невелика я птица, чтобы обо мне писать, и на словах сгодится попросить. Знай своё место, кухарка, а теперь и вовсе босяк в пастушьей шапке.

– Господин Смеян, – ответила я, дерзко глядя ему в глаза, – если вы мне не скажете правды о том, зачем вы за мной следите, я не поеду ни к какому господину Чашке.

Смеян отвёл глаза, посмотрел на свои ладони, потом качнулся на каблуках, рассматривая отлично начищенные сапоги, потом поднял голову вверх, уставившись в безоблачное утреннее небо.