Когда мы вошли, Малыш Стенли лежал без движения, глядя куда-то вдаль, далеко за пределы стен больницы. Его жена сидела рядом. Молчаливая немолодая женщина, округлая и мягкая, совершенно противоположная Малышу Стенли. Вишвас уже был здесь несколько раз, и вел меня за собой сквозь узкие проходы между кроватями. Больные провожали меня взглядом, пытаясь понять к кому же идет этот белый, и как его занесло в эту забытую всеми богами палату. Заметив нас, Малыш Стенли встрепенулся как маленький воробей. Он стряхнул с себя все мысли и бодро сказал:

– Мои друзья! Рад вас видеть! – он всеми силами старался не выдать своих беспокойных мыслей и боли, но было ясно, что дела его хуже некуда, ведь на моей памяти малыш Стенли ни разу не назвал меня другом, и уж тем более ни разу не выказал радости относительно моего прихода. Он был нарочито радостен. Все в нем было ненормально и нездорово. Его вид. Его голос. Его смех. Особенно его смех. Его маленькое тело было укрыто простыней. Вишвас аккуратно приподнял ее, и осмотрел остаток ноги, словно хотел убедиться, не пропал ли с последнего визита еще кусок.

– До филейной части еще не добрались, – ответил на это Малыш Стенли, заливаясь пугающим смехом.

Но вскоре силы его иссякли, и в облике его проступило еще больше болезни и слабости. Голос его стал тише. Я смотрел на него и не мог решиться сказать хоть что-то. И в то же время понимал, что своим молчанием лишь нагнетал обстановку. Но я не мог пересилить себя. Словно игнорирование главного вопроса могло хоть чем-то помочь, а отрицание причины моего прихода, вернуло бы Малышу Стенли ногу. Наконец-то я тихо выдохнул и спросил:

– Ну как ты себя чувствуешь?

Малыш Стенли пожал плечами.

– Наверное, все не так уж плохо, – сказал он тихо, – Ты проходи по ближе. Присядь.

Впервые наш разговор не начался со взаимных подначиваний и шуток. Этот разговор изменил все. Мы стали мягче к друг другу, и с того момента все наше общение было таким.

– Тебе нужно что-нибудь? – спросил я его – Привез тебе гвоздичную гирлянду, но Вишвас сказал, что ее нельзя нести в палату, и я оставил ее на кресте во дворе.

– У меня все есть. Не стоит волноваться.

– Я привожу ему свежие газеты каждый день, – вступил в разговор Вишвас.

– А она помогает мне во всем остальном – Малыш Стенли указал на свою жену, что все это время безмолвно стояла у изголовья кровати.

Мы вновь замолчали. Было неуместно говорить о всякой ерунде и слишком страшно говорить о главном. В дальнем углу раздался чей-то стон. Мы как один обернулись, но молчания так никто и не нарушил. Лишь медсестра крикнула что-то на хинди, но от своих дел так и не отвлеклась. Малыш Стенли попытался приподняться, но тут же боль сковала его, и он опустился обратно на подушку. Немного поерзав он спросил:

– И кого же посадили на мой автобус?

– Меня, – отозвался Вишвас.

– Так и знал, – он покачал головой, – Ты его непременно разобьешь.

– Это еще почему? – возмутился Вишвас.

– А с кем мой помощник?

– Тоже со мной.

– Ты ему спуска не давай. Была бы воля этого бездельника, он целыми днями спал бы в кабине. И обязательно поменяй тормозные колодки. Я так и не успел.

– Стенли, вы можете и потом поговорить о своих автобусах – впервые вмешал в разговор его жена.

Малыш Стенли проворчал что-то на конкани и обратился ко мне:

– И как тебе новая должность?

– Уж явно лучше, чем прошлая. Рубашка белее, и не приходиться спать в автобусе под боком у Вишваса.

– Сколько человек прилетело сегодня?

– Немного. Человек триста.

– А вчера?

– Человек семьсот.

– Вот будет в аэропорту беготня.

– Как думаешь, – обратился он теперь к Вишвасу – Возьмут они меня обратно?

– Может быть посадят на легковой автомобиль. Делают же специальные машины.

Я молчал, и боюсь Малыш Стенли прекрасно догадывался, о чем я думаю сейчас.

– Они должны что-то сделать для тебя, – все не унимался Вишвас, – Ты отработал на них семнадцать лет. Не могут же они тебя просто вышвырнуть.

Я понял, что просто обязан поддержать его.

– Ты мог бы водить на автоматической коробке. Там используется только одна нога. Если уж не в компании, ты можешь стать таксистом, – я отвел взгляд в сторону, понимая, какой бред я несу, – Чуть не забыл, – вдруг опомнился я, – Мы тут собрали… Это меньшее, что мы могли для тебя сделать.

Он взял конверт в руки, но открывать его не стал. Не уверен, что это пришлось ему по нраву. Он был гордым человеком, но все мы понимали, что ему сейчас очень нужны деньги. Малыш Стенли отдал конверт жене.

– Нам уже пора ехать, – окликнул меня Вишвас, – через час я должен забрать людей.

– Тогда до скорого, Малыш Стенли! Я еще загляну к тебе.

– Спасибо, что пришел, – Малыш Стенли приподнялся, чтобы обнять меня. Впервые за весь вечер в его голосе появились нотки грусти.

– До встречи, – тихо отозвался я.

Вишвас сказал что-то Малышу Стенли на конкани и мы вышли из палаты. Всю обратную дорогу мы сохраняли тишину. Лишь под конец Вишвас сказал:

– Я его не оставлю. Мы обязательно что-нибудь придумаем. У моего кузена есть магазин, может смогу пристроить его продавцом… Как же они расскажут дочерям? Я его точно не брошу.

От его слов становилось тоскливо. Но мы не могли ничего поделать. Нам оставалось только повиноваться законам Индии и научить свое сердце быть чертствее. Научиться не думать об этом. Но меня все терзал один вопрос. Если Малыш Стенли остался без ноги, а я научусь не переживать об этом, кто же из нас тогда будет половиной билета?

Глава 8. Шива. ЛСД. Неоплаченные долги.

Если верить официальным цифрам, примерно каждый шестой встреченный вами в Гоа человек будет европейцем. Но прожив здесь несколько лет, могу сказать, что их гораздо больше.

В Гоа есть три вида европейцев. Первые, наверное, самые немногочисленные, люди, которые оказались в Индии волей случая. Кто-то, как я, приехал по работе. Кого-то еще в детстве привезли сюда родители. А кто-то нашел здесь свою любовь. Таких людей вы будете встречать реже всего. Во-первых, они заняты на работе, а во-вторых, они прилагают немало усилий, чтобы оставаться незамеченным и слиться с местным населением. Их не встретить на пляже. Они не посещают бары и клубы, популярные среди туристов, а селятся они подальше от