Впрочем, легко быть умным задним числом и принимать смелые решения, когда на кону ничего не стоит. Гораздо сложнее определить линию поведения, когда старый добрый друг сбивается с пути (друг, с которым тебя к тому же связывает экономическое сотрудничество). Для Швеции ситуация вылилась в трудный компромисс. Ведь хотелось, не вступая в войну, сохранить хорошие отношения с торговым партнером. Выходом стал наш знаменитый нейтралитет и рекомендации нашему народу воздерживаться от любых оценок действий Германии, как положительных, так и негативных. Последнее осуществлялось множеством разных способов. Например, шведский МИД ставил гриф "секретно" на сообщениях о массовых убийствах евреев и уничтожении их в газовых камерах. А большинство шведских газет писало, что это "внутреннее дело Германии" ("Свенска дагбладет") и что "шведской прессе следует воздержаться от демонстративного проявления симпатий и антипатий по отношению к иностранным режимам" ("Гётеборгс постен"). Гражданам советовали попросту молчать о том, что могло повредить нейтральной Швеции, поступая так, как выразилось Государственное информационное управление в своей знаменитой кампании 1941 года: "Швед молчит"[18]. Само собой, были и исключения – те, кто говорил то, что думал. Наиболее известный пример – главный редактор газеты "Гётеборгс хандельс о шёфартстиднинг" Торгни Сегерстедт, который своей критикой нацизма и Гитлера доводил немецкое руководство до белого каления. Однако даром это пройти не могло. Сегерстедта, в частности, обвиняли в том, что он ставит под угрозу нейтралитет Швеции, его бойкотировали рекламодатели, в него плевали на улице, его называли изменником родины и даже предостерегал наш тогдашний король (честно говоря, лучше бы он сосредоточился на более традиционных королевских обязанностях). Тем не менее главный редактор продолжал, несмотря на сопротивление, писать о нацизме, который он откровенно ненавидел. Но вот маятник времени качнулся в другую сторону, война закончилась, и Сегерстедт превратился в национального героя, превозносимого за образцовое гражданское мужество, – к сожалению, он к тому времени уже умер. Но в его честь все‑таки назвали несколько улиц и установили несколько памятников. Кроме того, память о нем и поданном им примере по–прежнему жива. Ибо теперь мы, шведы, действительно больше не молчим. Нет, мы усиленно пишем в блогах и со всей страстью высказываем свое мнение на всевозможных анонимных интернет–форумах. Военное снаряжение мы тоже не продаем. По крайней мере, воюющим странам или диктатурам (за исключением тех, которые обещают его не использовать). Кроме того, у нас, невзирая на произошедшее под конец войны, как уже говорилось, снова очень хорошие отношения с Германией.

Как выглядят наши отношения с Польшей, я толком не знаю. Постепенно увидим. Поездка туда, во всяком случае, пока складывается удачно и становится еще лучше, когда по третьему каналу радио, где‑то между городами Сёдерчёпинг и Вестервик, обнаруживается программа, посвященная одной из любимых групп Лео, First Aid Kit. Программа интересная. Народ звонит и задает вопросы, а сестры–певицы отвечают. Когда мы подключились, их как раз спросили о том, как они пришли к музыке. – Для нас это всегда было естественным, – говорит одна из девушек.

Дальнейших ее слов мы не слышим, поскольку их заглушает скептический голос с заднего сиденья.

— Всегда было естественным? – удивляется отец. – Сколько же им лет? Пятнадцать?

По радио сестры продолжают рассказывать. Теперь о том, как они пишут песни. Говорят, что исходят из собственных ощущений и что песня является способом ими поделиться. Тогда те, кому доведется пережить то же самое, возможно, будут чувствовать себя менее одинокими.

— Сколько же им все‑таки лет? – снова спрашивает отец. – Тринадцать?

Он пускается иронизировать на полную катушку, и дальше, вероятно, будет еще хуже. Поскольку девушки принимаются говорить о том, что записанный диск подобен выпущенному в мир ребенку, а на такую метафору отец вполне способен наброситься, как голодный крокодил. Но тут он слышит, что девушек в турне обычно сопровождает их папа, и это производит на него гораздо большее впечатление.

— Почему бы тебе не взять с них пример? – спрашивает он меня. – Тебе бы следовало почитать отца, а не издеваться над ним.

— Я стараюсь. Разве я не заказал массу завтраков со шведским столом?

— Да, – соглашается он, – это, по крайней мере, шаг в правильном направлении. Хотя тебе еще многому предстоит научиться.

Кстати о завтраках, Лео явно всерьез проголодался, что вообще‑то не слишком странно, поскольку уже третий час.

— Скоро надо будет остановиться и поесть, – говорю я.

— Что? – удивляется отец. – Опять?

— Мы с самого утра ничего не ели.

— Ничего подобного. Разве мы не ели мороженое в Сёдерчёпинге?

— Мороженое ел ты, а мы нет. И кстати, мороженое – это не еда.

— Ты говоришь как моя жена, – возмущается отец. – К тому же мы еще ели лакричные конфеты. На них вполне можно немного продержаться.

— Четыре конфетки – это не еда, – возражаю я, начиная действительно напоминать себе маму.

— Мне этого достаточно, – говорит отец. – Не понимаю, почему вам надо все время есть.

— Это называется ланчем.

— Если станете продолжать в таком духе, будете выглядеть как шары.

— Лео девять лет, и ему необходимо обедать. И кстати, от регулярных приемов пищи не жиреют. Если, конечно, не сидеть сиднем.

Будучи не в силах сдержаться, я разражаюсь длинной, несколько нравоучительной тирадой о важности сбалансированного питания для хорошего самочувствия. Когда я заканчиваю, отец смотрит на меня таким взглядом, какой бывает у посетителей зоопарков, увидевших какое‑нибудь особенно удивительное животное. Например, утконоса.

— Вот оно что, – произносит он. – Хотя я все равно не понимаю, почему вы вечно так голодны. Может, у вас глисты?

— Глистов у нас нет, а в регулярном питании нет ничего плохого, – мрачно отвечаю я.

— В таком случае я с удовольствием съем еще конфетку.

— Они закончилась, – говорю я. – Ты все съел.

— Вот как, – вздыхает отец. – Ну, тогда я еще немного вздремну.

И он в самом деле засыпает.

Вы, возможно, слышали, что в тибетском буддизме существует направление, которое называется crazy wisdom[19], и, насколько я понимаю, оно ставит своей задачей просвещение людей путем сбивания их с толку. Нарушая общепринятые нормы и используя неожиданные методы, учеников будто бы подводят к пониманию истинной природы мира. Этот метод также хорош, если человек, подобно наиболее известному мастеру данного направления Чогьяму Трунгпе, является реинкарнированным ламой, но тем не менее хочет пить спиртное и спать с множеством разных женщин. Впрочем, человек, представлявший собой лицо этого движения и распространявший его идеи в США в 1970–е годы, был далеко не первым, кто верил, что растерянность может привести к пробуждению и сомнениям, а затем к ясности. Истории о подобных святых безумцах встречаются в народных сказках во всех концах мира. Наиболее широко известны рассказывающиеся по всему Среднему Востоку истории о Ходже Насреддине. В одной из них, которая мне особенно нравится, Ходжу пригласили в одну деревню прочесть проповедь. Он вышел к собравшемуся на площади народу и стал ждать, пока наступит тишина. А потом спрашивает: