— Медленно повернись, или я буду стрелять.

Мужчина от неожиданности роняет на пол хлеб и, испуганно посмотрев на меня, замечает:

— Бля, братан. Ты напугал меня!

Как оказывается, передо мной находится мой старый друг.

— Блядь, Вилли! Какого хера ты тут делаешь? — удивлённо спрашиваю я, сдвигая брови.

— Опусти пушку! — просит он и поднимает ладони вверх, тем самым показывая, что не причинит мне вреда. — Я… Я просто хотел сделать бутерброд.

Вилли выглядит чертовски напуганным, а потому и бескрайне туп на высказывания.

— В моём доме?

Переминаясь с ноги на ногу, он явно не знает, что и ответить. Опустив пистолет и поставив его на предохранитель, я подхожу к нему ближе и интересуюсь:

— Что ты тут забыл?

— А мне что, уже и друга нельзя навестить? — отзывается тот.

— Как ты зашёл в дом?

— Ты же сам оставлял мне ключи, дебил!

— Не помню, чтобы я оставлял тебе их!

Я раздражён его появлением в своём доме. «Скорее всего, он взял вторую связку ключей под горшком с цветком, который стоит на террасе. Маленький и мерзкий ублюдок!» — понимаю про себя, выжидающе смотря на него.

— Я заметил, что ты нихера ничего не помнишь, — огрызается Вилли, поднимая с пола хлеб и дуя на него.

Заметив последнее, я морщусь, но ничего не говорю. «Он всегда был свиньёй не только по поведению, но и по отношению к своей жизни», — мелькает у меня мысль, пока я сажусь напротив него и, убрав за пазуху пистолет, принимаясь наблюдать за ним.

— Чё смотришь?

— Что тебе надо?

— Ничего! — с обидой восклицает он. — Я просто решил навестить своего старого друга.

— В семь часов утра? — равнодушно уточняю у него.

— А что тут такого? — вопросом на вопрос отвечает он, доставая из холодильника колбасу с маслом и принимаясь делать себе бутерброды.

«Как у себя дома, скотина!» — размышляю я, не упуская Вилли из виду и сверля его взглядом, а затем спрашиваю:

— Значит, пять лет от тебя ни слуху, ни духу, а тут намылился и говоришь о старой нежной дружбе?

— Фы за ето фремя не исменилфя, — сообщает он, жуя с набитым ртом и роняя еду на столешницу.

— Ну ты и свинья! — констатирую я, повторяя свои же мысли.

Незваный гость улыбается мне с набитым ртом, а после продолжает жевать. Он ест жадно, глотая большими кусками и практически не разжёвывая. Буквально на моих глазах за считанные секунды от одного бутерброда ничего не остаётся. Я же всё не могу сопоставить факты и понять, зачем Вилли пришёл ко мне. Точнее, зачем он залез в мой дом. «Соскучился? Чушь собачья. Нас давно уже не связывает ни дружба, ни общее дело», — думаю я и, облокотившись на спинку стула, любопытствую:

— Тебя вообще не смущает, что я сижу перед тобой?

Он удивлённо смотрит на меня и откликается:

— А разве должно?

Стиснув зубы, я объясняю:

— В мой дом без спросу лезет какой-то мужик, который жрёт мои бутерброды. Как минимум, я бы застрелил его на месте, не будь ты им.

— Спасибо за откровенность, Майкл.

— Обращайся.

Старый знакомый цокает языком и закашливается от крошки, которая попадает ему не в то горло. Взяв со стола стакан и налив туда холодной воды из кувшина, тот делает три больших глотка, опустошая всё до последней капли.

— Так что тебе нужно?

— Старая история…

— Ты же говорил, что вышел?! — резко оборвав его, я складываю руки на груди.

«Чёрт возьми, гандон! Он соврал мне!» — с тихой яростью понимаю про себя.

— Говорил, но только не совсем вышел… — немного замявшись, признаётся Вилли, смотря в пустой стакан и поглаживая рядом лежащий кухонный нож. Его поведение настораживает меня.

— И что ты хочешь? Рассказать, какой ты молодец, что обдолбываешься с тёлками по подворотням?

— Ты мне должен, — сухо произносит он.

— Не помню, чтобы я был должен какому-то наркоману, — сухо заявляю в ответ.

Вилли действительно мой старый друг, который прошёл со мной огонь и воду. Вот только к его великой тупости, он так и не смог сойти с косой дороги, как когда-то я. Мы вместе служили по контракту, где и познакомились. Он, равно как и я, видел тысячи смертей, жестоко убивая всех без разбора. Женщин, детей, стариков, мужчин, больных, здоровых, молодых… Это ведь был приказ, а его никогда не нарушают. Я и сам убил больше, чем исцелил, но отнюдь не горжусь подобным. Это была служба — тяжёлая, долгая, мучительная. После завершения контракта в нашем отряде осталось пять человек из двенадцати, а остальных нам пришлось похоронить собственными руками. Мы все там являлись друзьями, ведь так казалось проще не потерять человечность. Пожалуй, похороны своих друзей — это одно из самых ужасных зрелищ, которое вообще мог бы увидеть человек.

Выныривая из воспоминаний, я вновь смотрю на визитёра и хмурюсь. Вилли выглядит устало и потрепано, а ещё от него разит алкоголем, дурью и потом. Он облачён в грязный балахон, тёмные джинсы и рваные кеды, а его белокурые волосы кажутся сальными, да и зелёные глаза уже без блеска, который мне помнится. Я прекрасно понимаю, что тот пришёл ко мне за деньгами, а потому ожидаю разного — просьб, долгих разговоров ни о чём, угроз.

— Я задолжал Ларри, — произносит он, закидывая ноги на стол и доставая из кармана балахона сигареты.

— А мне-то с чего вдруг тебе сочувствовать? — роняю в ответ, раздражённо сверля его глазами.

— А куда по-твоему я могу ещё пойти за помощью? — переспрашивает Вилли, переходя со спокойного тона на повышенный.

Между тем от его присутствия во мне закипает жгучая ярость. Он чиркает зажигалкой и, подкурив сигарету, наполняет лёгкие едким дымом, который со свистом выдыхает наружу. «Как же он меня бесит!» — приходит ко мне раздражённое осознание, и я цежу сквозь зубы:

— Я не разрешал тут курить.

— А я не намерен спрашивать у тебя разрешение, — бросает мне давний товарищ.

— Со своими шлюхами так будешь говорить! — рычу в ответ, подаваясь вперёд.

— Несомненно, — говорит он и делает ещё одну затяжку, а потом продолжает: — Но только после того, как ты отдашь мне долг.

Помещение кухни наполняется дымом от сигарет, которые дёшево пахнут, и я чувствую приступ тошноты от этого.

— У тебя три секунды, чтобы убраться отсюда.

— Да ну?

Вилли отвечает мне ехидной улыбкой и, затушив бычок об стакан, садится ровно, чтобы прямо смотреть на меня. Ярость буквально захлёстывает мой разум, и я еле сдерживаюсь от того, чтобы не врезать ему по лицу.