— С этой ее материной головой, как проволочная мочалка?

— Совсем наоборот. Помнишь эти карикатуры Чарлза Эддамза про худую жену с длинными жидкими волосами?[18] У Робин такие же, только она не длинное платье носит, которое клином сходится книзу, пока она совсем с ковром не сольется, а обычно джинсы и ковбойские сапоги. Говорит, что хочет стать хореографом. Утверждает, будто у нее есть замысел целой серии балетов по мотивам комбинаций молекул, взаимодействующих друг с дружкой, — ну, или что-то вроде того. Мне картинку нарисовала. Смотрелось здорово. Правда. Но она не приедет. Одна Сюзанн.

— Есть только один способ избавиться от нее — это самой уехать из дому, когда она явится. Знаешь, все вещи сложить, а как только увидишь, что она идет по дорожке, — выметаешься из дверей с чемоданами.

— Так и собиралась, — ответила Дороти и вздохнула.

— Фред бы мог тебя от нее избавить, если б только постарался.

— Ну, я вижу, к чему он клонит. Он немного чего может, если весь день работает.

— Работает. Все они так говорят.

— Ну, это же правда.

— Эта не та работа, как настоящая, как у нас.

— Эстелль, ты изумительна. Нас так эксплуатируют, что мы целыми днями сидим и кофе пьем.

— Еще чашечку, — произнесла Эстелль. Ей, как обычно, удалось подавить отказы Дороти.

Поговорили о студии. Дороти сказала, что через несколько месяцев, наверное, попросит Эстелль подыскать ей еще какую-нибудь работу. Не сейчас — месяцев через пять. К тому времени Ларри отправится обратно домой, а она не осмелится оставаться в доме, кисло бродить по задним комнатам и думать о том, как все неизменно уходит от нее или умирает. Годами раньше, когда она думала, что просто камнем пойдет ко дну, к жизни ее возвращали только работы. По работе она даже знакомилась с другими людьми, и они тоже, наверное, приносили ей пользу, только она в то время этого не понимала. А меж тем они с Фредом растеряли множество друзей и почти перестали куда-то ходить.

Когда Дороти собралась уезжать, Эстелль произнесла:

— Перед показом я тебя заберу. Там наверняка будет битком, и нам придется драться за парковочное место.

Условились о времени, и Дороти еще раз поблагодарила Эстелль за приглашение на субботу, но сказала, что, раз Фред не пойдет, она тоже, пожалуй, воздержится. Двинулась к дому, затем передумала и заехала за авокадо.

Дома Фред оказался раньше ее. Он сказал:

— Мне, возможно, опять придется уехать. У меня сделка.

— С Артом?

— Точно, — ответил он так быстро, что она сразу поняла: это неправда.

— Нам когда-нибудь нужно будет поговорить о Сюзанн и о том, что будем делать с отпуском.

— Ладно, ладно, только не сейчас.

— Хорошо. Просто имей в виду — я не хочу, чтобы она тут была, пока мы не вернемся.

— Хорошо-хорошо.

— Ты не слушаешь.

— Пока мы не вернемся. Мистер Мендоса оставил записку про сад. Где ты была? Ты все время где-то катаешься. Сотня в минуту будет уходить, если цены на бензин еще подрастут.

Дороти взяла со стола скомканную бумажку.

Посмотрела на нее, перевернула и спросила:

— Ты можешь разобрать, что это значит? Я могу прочесть только «Уважаемая масса Нефрита». Почерк у него обычно такой аккуратный. Должно быть, очень спешил.

— Ну?

— Всё. Если вот это слово не должно означать субботу.

— Где ты сегодня была?

— Что? А, у Эстелль, — ответила Дороти, все еще вглядываясь в записку. — Ну честно, помог бы? — Она протянула ему бумажку. Он взял, но смотреть не стал. Вместо этого поглядел на Дороти.

— Что? — спросила она.

— Я звонил Эстелль. Она ответила, что тебя у нее не было.

— Как это не было? Я только что от нее.

— Что-то долго ты ехала домой.

— Заезжала в магазин. В чем дело вообще? Можешь позвонить Эстелль и спросить, во сколько я у нее была и когда уехала.

— А что ты покупала?

— Авокадо, — ответила Дороти. Отвернулась от него, прошла в кухню, взяла пакет из бурой бумаги и поднесла показать ему.

— О, я тебе верю, — произнес он. Она отвернула верх пакета, чтоб ему стало видно, что лежит внутри. И тотчас лицо его перестало быть натянутым, ироничным, притворным. Он спросил: — Целый пакет? Ты купила целый пакет авокадо? Боже, да их же там штук двадцать. Зачем столько? Мы с ними никогда не справимся. Они испортятся.

— Не испортятся. Я их съем.

— Дороти, это дурь.

Дороти опять загнула верх пакета. Голос у нее возвысился.

— Это не дурь, — упорно произнесла она. — Это особая диета из авокадо. Сразу скидываешь несколько фунтов и потом не прекращаешь.

— От них адски толстеют.

— Если ничем не сдабривать, то нет. Да и вообще тут весь вопрос — в равновесии. Как только войдешь в диету, микроэлементы начинают сжигать тебе весь жир или как-то так.

— С таким же успехом могла бы и золотую пыль покупать. Во-первых, тебе незачем садиться на диету, а во-вторых, если хочешь худеть, просто нужно меньше есть. Целый пакет — вот честно, Дот, это дурь. Выглядит как сокровище ацтеков. Целый пакет.

— Не бери в голову. Не хочешь — не ешь.

Зазвонил телефон. Меж ними повисло крохотное наэлектризованное мгновение — и Фред схватил трубку.

— Да, — сказал он, — да. Нет. Где-то через полчаса. Ладно.

Дороти стало интересно, что случилось бы, сними трубку она. Разговор, наверное, еще короче: не туда попали.

— Во сколько вернешься? — спросила она.

— Надеюсь, что до полуночи.

— Мне понадобится машина, — сказала она. — Не возражаешь?

— А ты б не могла просто…

— Нет, мне нужно иметь возможность уехать. Тебе в авторемонте разве ничего взамен не предложили?

— У них не должно было так затянуться.

— Ох, Фред, да оно всегда затягивается. В этой твоей музейной древности все должен чинить фанатик. Им сперва нужно всю страну обыскать, чтоб найти знатока, а потом все запчасти с нуля изготовить.

Он снова снял трубку и вызвал такси.

Дороти подержала перед ним записку мистера Мендосы.

— Не знаю, — ответил он. — Одно слово тут — «огурцы».

— Не «огурцы», а «скоро».

— Это примерно все, что я могу разобрать.