У мужчины было худое и очень бледное лицо; волосы и бородаседые; глаза налиты кровью. У старухи лицо было сморщенное; два уцелевших зубаторчали над нижней губой, а глаза были острые и блестящие. Оливер боялсясмотреть и на нее и на мужчину. Они слишком походили на крыс, которых он виделна улице.

— Никто к ней не подойдет! — злобно крикнулмужчина, вскочив с места, когда гробовщик направился к нише. — Неподходите! Будь вы прокляты, не подходите, если вам дорога жизнь!

— Вздор, дружище! — сказал гробовщик, которыйпривык к горю во всех его видах. — Вздор!

— Слушайте! — крикнул человек, сжав кулаки и вбешенстве топнув ногой. — Слушайте! Я не позволю зарыть ее в землю. Тамона не найдет покоя: черви будут ей мешать… Глодать ее они не могут, так онаиссохла.

В ответ на этот сумасшедший бред гробовщик не сказал нислова; достав из кармана мерку, он опустился на колени перед покойницей.

— Ах! — воскликнул мужчина, залившись слезами ипадая к ногам умершей. — На колени перед ней, на колени перед ней, вы все,и запомните мои слова! Говорю вам, ее уморили голодом! Я не знал, что ей такхудо, пока у нее не началась лихорадка. И тогда обрисовались все ее кости. Небыло ни огня в очаге, ни свечи. Она умерла в темноте — в темноте! Она не могладаже разглядеть лица своих детей, хотя мы слышали, как она окликала их поимени. Для нее я просил милостыню, а меня посадили в тюрьму. Когда я вернулся,она умерла, и кровь застыла у меня в жилах, потому что ее уморили голодом.Клянусь пред лицом бога, который это видел, — ее уморили голодом!

Он вцепился руками в волосы и с громкими воплями сталкататься по полу; глаза его остановились, а на губах выступила пена.

Испуганные дети горько заплакали, но старуха, которая всевремя оставалась невозмутимой, как будто не слышала того, что происходиловокруг, угрозами заставила их замолчать. Развязав галстук мужчине, все ещележавшему на полу, она, шатаясь, подошла к гробовщику.

— Это моя дочь, — сказала старуха, кивая головой всторону покойницы и с идиотским видом подмигивая, что производило здесь ещеболее страшное впечатление, чем вид мертвеца. — Боже мой, боже мой! Какэто чудно! Я родила ее и была тогда молодой женщиной, теперь я весела издорова, а она лежит здесь, такая холодная и застывшая! Боже мой, боже мой,подумать только: ведь Это прямо как в театре, прямо как в театре!

Пока жалкое создание шамкало и хихикало, предаваясьомерзительному веселью, гробовщик направился к двери.

— Постойте! — громким шепотом окликнуластаруха. — Когда ее похоронят — завтра, послезавтра или сегодня вечером? Яубирала ее к погребению, и я, знаете ли, должна идти за гробом. Пришлите мнебольшой плащ — хороший теплый плащ, потому что стоит лютый холод. И мы должныпоесть пирожка и выпить вина, перед тем как идти! Ладно уж! Пришлите хлеба —ковригу хлеба и чашку воды… Миленький, будет у нас хлеб? — нетерпеливоспросила она, уцепившись за пальто гробовщика, когда тот снова двинулся кдвери.

— Да, да, — сказал гробовщик. — Конечно. Все,что вы пожелаете!

Он вырвался из рук старухи и поспешно вышел, увлекая засобой Оливера.

На следующий день (тем временем семейству оказана былапомощь в виде двух фунтов хлеба и куска сыру, доставленных самим мистеромБамблом) Оливер со своим хозяином вернулся в убогое жилище, куда уже прибылмистер Бамбл в сопровождении четырех человек из работного дома, которымпредстояло нести гроб. Ветхие черные плащи были наброшены на лохмотья старухи имужчины, и, когда привинтили крышку ничем не обитого гроба, носильщики поднялиего на плечи и вынесли на улицу.

— А теперь шагайте быстрее, старая леди, — шепнулСауербери на ухо старухе. — Мы опаздываем, а не годится, чтобы священникнас ждал. Вперед, ребята, во всю прыть!

После такого распоряжения носильщики пустились рысцой еесвоей легкой ношей, а двое провожающих изо всех сил старались не отставать.Мистер Бамбл и Сауербери бодро шагали впереди, а Оливер, у которого ноги былине такие длинные, как у его хозяина, бежал сбоку.

Впрочем, вопреки предположениям мистера Сауербери, не былонеобходимости спешить, ибо, когда они достигли заброшенного, заросшего крапивойуголка кладбища, отведенного для приходских могил, священника еще не было, аклерк, сидевший у камина в ризнице, считал вполне возможным, что он придетпримерно через час. Поэтому гроб поставили у края могилы, и двое провожающихтерпеливо ждали, стоя в грязи, под холодным моросящим дождем, а оборванныемальчишки, привлеченные на кладбище предстоящим зрелищем, затеяли шумную игру впрятки среди могильных плит или, придумав новое развлечение, перепрыгиваличерез гроб. Мистер Сауербери и Бамбл в качестве личных друзей клерка сидели сним у камина и читали газету.

Наконец, по прошествии часа показались мистер Бамбл,Сауербери и клерк, бежавшие к могиле. Немедленно вслед за ними появилсясвященник, на ходу надевавший стихарь. Затем мистер Бамбл для соблюденияприличий поколотил двух-трех мальчишек, а священник, прочитав из погребальнойслужбы столько, сколько можно было прочесть за четыре минуты, отдал стихарьклерку и ушел.

— Ну, Билл, — сказал Сауербери могильщику, —засыпайте могилу.

Работа была нетрудная: в могиле было столько гробов, чтовсего несколько футов отделяли верхний гроб от поверхности земли. Могильщикнабросал земли, притоптал ее ногами, поднял на плечи лопату и удалился всопровождении мальчишек, которые орали, досадуя на то, что потеха так скорокончилась.

— Ступайте, приятель! — сказал Бамбл, похлопав поспине мужчину. — Сейчас запрут ворота кладбища.

Мужчина, который не шевельнулся с тех пор, как стал у краямогилы, вздрогнул, поднял голову, посмотрел на говорившего, сделал несколькошагов и упал без чувств. Сумасшедшая старуха была слишком занята оплакиваниемплаща (который снял с нее гробовщик), чтобы обращать внимание на мужчину.Поэтому его окатили холодной водой из кружки, а когда он очнулся, благополучновыпроводили с кладбища, заперли ворота и разошлись в разные стороны.

— Ну что, Оливер, — спросил Сауербери, когда онишли домой, — как тебе это понравилось?

— Ничего, благодарю вас, сэр, — нерешительноответил Оливер. — Не очень, сэр.

— Со временем привыкнешь, Оливер, — сказалСауербери. — Это пустяки, когда привыкнешь.

Оливер хотел бы знать, долго ли пришлось привыкать мистеруСауербери. Но он счел более разумным не задавать этого вопроса и вернулся влавку, размышляя обо всем, что видел и слышал.

Оливер, раздраженный насмешками Ноэ, приступает к действиями приводит его в немалое изумление