— Разумеется, разумеется, — сказал джентльмен вбелом жилете, благосклонно улыбаясь и поглаживая Ноэ по голове, котораянаходилась примерно на три дюйма выше его собственной. — Ты — славныймальчик, очень славный. Вот тебе пенни… Бамбл, отправляйтесь-ка с вашей тростьюк Сауербери и посмотрите, что там нужно сделать. Не щадите его, Бамбл.

— Не буду щадить, сэр, — ответил Бамбл, поправляядратву, которой был обмотан конец его трости, предназначенной для бичеваний.

— И Сауербери скажите, чтобы он его не щадил. Безсиняков и ссадин от него ничего не добиться, — сказал джентльмен в беломжилете.

— Я позабочусь об этом, сэр, — ответил бидл.

И так как треуголка и трость были уже приведены в порядок, кудовольствию их владельца, мистер Бамбл поспешил с Ноэ Клейполом в лавкугробовщика.

Здесь положение дел отнюдь не изменилось к лучшему.Сауербери еще не вернулся, а Оливер с прежним рвением колотил ногами в дверьпогреба. Ярость его, по словам миссис Сауербери и Шарлотт, была столь ужасна,что мистер Бамбл счел благоразумным сперва начать переговоры, а потом ужеотпереть дверь. С этой целью он в виде вступления ударил ногой в дверь, азатем, приложив губы к замочной скважине, произнес голосом низким ивнушительным:

— Оливер!

— Выпустите меня! — отозвался Оливер из погреба.

— Ты узнаешь мой голос, Оливер? — спросил мистерБамбл.

— Да, — ответил Оливер.

— И ты не боишься? Не трепещешь, когда я говорю? —спросил мистер Бамбл.

— Нет! — дерзко ответил Оливер.

Ответ, столь не похожий на тот, какой он ждал услышать икакой привык получать, не на шутку потряс мистера Бамбла. Он попятился отзамочной скважины, выпрямился во весь рост и в немом изумлении посмотрел наприсутствующих, перевода взгляд с одного на другого.

— Ох, мистер Бамбл, должно быть, он с умаспятил, — сказала миссис Сауербери. — Ни один мальчишка, будь он хотябы наполовину в здравом рассудке, не осмелился бы так разговаривать с вами.

— Это не сумасшествие, миссис, — ответил мистерБамбл после недолгого глубокого раздумья. — Это мясо.

— Что такое? — воскликнула миссис Сауербери.

— Мясо, миссис, мясо! — повторил Бамбл сурово ивыразительно. — Вы его закормили, миссис. Вы пробудили в немпротивоестественную душу и противоестественный дух, которые не подобает иметьчеловеку в его положении. Это скажут вам, миссис Сауербери, и члены приходскогосовета, а они — практические философы. Что делать беднякам с душой или духом?Хватит с них того, что мы им оставляем тело. Если бы вы, миссис, держалимальчика на каше, этого никогда бы не случилось.

— Ах, боже мой! — возопила миссис Сауербери,набожно возведя глаза к потолку. — Вот что значит быть щедрой!

Щедрость миссис Сауербери по отношению к Оливеру выражаласьв том, что она, не скупясь, наделяла его отвратительными объедками, которыхникто другой не стал бы есть. И, следовательно, было немало покорности исамоотвержения в ее согласии добровольно принять на себя столь тяжкоеобвинение, выдвинутое мистером Бамблом. Надо быть справедливым и отметить, чтов этом она была неповинна ни помышлением, ни словом, ни делом.

— Ах! — сказал мистер Бамбл, когда леди сноваопустила глаза долу. — Единственное, что можно сейчас сделать, — этооставить его на день-другой в погребе, чтобы он немножко проголодался, а потомвывести его оттуда и кормить одной кашей, пока не закончится срок его обучения.Он из дурной семьи. Легко возбуждающиеся натуры, миссис Сауербери! И сиделка идоктор говорили, что его мать приплелась сюда, невзирая на такие препятствия имучения, которые давным-давно убили бы любую добропорядочную женщину.

Когда мистер Бамбл довел свою речь до этого пункта, Оливер,услыхав ровно столько, чтобы уловить снова упоминание о своей матери, опятьзаколотил ногами в дверь с таким неистовством, что заглушил все прочие звуки.

В этот критический момент вернулся Сауербери. Когда емуповедали о преступлении Оливера с теми преувеличениями, какие, по мнению обеихледи, могли наилучшим образом воспламенить его гнев, он немедленно отпер дверьпогреба и вытащил за шиворот своего взбунтовавшегося ученика.

Одежда Оливера была разорвана в клочья во время избиения;лицо в синяках и царапинах; всклокоченные волосы падали ему на лоб. Но лицо егопо-прежнему пылало от ярости, а когда его извлекли из темницы, он бросилгрозный взгляд на Ноэ и казался нисколько не запуганным.

— Нечего сказать, хорош парень! — произнесСауербери, встряхнув Оливера и угостив его пощечиной.

— Он ругал мою мать, — ответил Оливер.

— Ну так что за беда, если и ругал, неблагодарная,негодная ты тварь? — воскликнула миссис Сауербери. — Она заслужилавсе, что он о ней говорил, и даже больше.

— Нет, не заслужила, — сказал Оливер.

— Нет, заслужила, — сказала миссис Сауербери.

— Это неправда! — крикнул Оливер. — Неправда!

Миссис Сауербери залилась потоком слез. Этот поток слезлишил мистера Сауербери возможности сделать выбор. Если бы он хоть на минуткупоколебался сурово наказать Оливера согласно всем прецедентам в супружескихразмолвках, то заслужил бы, как поймет искушенный читатель, наименованиескотины, чудовища, оскорбителя, гнусной пародии на мужчину и другие лестныеотзывы, слишком многочисленные, чтобы их можно было уместить в пределах этойглавы. Нужно отдать ему справедливость: поскольку простиралась еговласть, — а она простиралась недалеко, — он был расположен щадитьмальчика, может быть потому, что это отвечало его интересам, а быть можетпотому, что его жена не любила Оливера. Однако поток ее слез поставил его вбезвыходное положение, и он отколотил Оливера так, что удовлетворил даже миссисСауербери, а мистеру Бамблу в сущности уже незачем было пускать в ходприходскую трость. До наступления ночи Оливер сидел под замком в чулане вобществе насоса и ломтя хлеба, а вечером миссис Сауербери, стоя за дверью,сделала ряд замечаний, отнюдь не лестных для памяти его матери, затем — Ноэ иШарлотт все это время осыпали его насмешками и остротами — приказала ему идтинаверх, где находилось его жалкое ложе.

Оставшись один в безмолвии и тишине мрачной лавкигробовщика, Оливер только тогда дал волю чувствам, которые после такого днямогли пробудиться даже в душе ребенка. Он с презрением слушал язвительныезамечания, он без единого крика перенес удары плетью, ибо сердце егоисполнилось той гордости, которая заставила бы его молчать до последней минуты,даже если бы его поджаривали на огне. Но теперь, когда никто не видел и неслышал его, Оливер упал на колени и заплакал такими слезами, какие мало кто встоль юном возрасте имел основания проливать — к чести нашей, бог дарует ихсмертным.