— Вот как! — воскликнул мистер Бамбл,останавливаясь и бросая на своего питомца злобный взгляд. — Вот как! Извсех неблагодарных, испорченных мальчишек, каких мне случалось видеть, ты,Оливер, самый…

— Нет, нет, сэр! — всхлипывая, воскликнул Оливер,цепляясь за руку, которая держала хорошо знакомую ему трость. — Нет, нет,сэр! Я исправлюсь, право же, я исправлюсь, сэр! Я еще очень маленький, сэр, итакой… такой…

— Какой — такой? — с изумлением спросил мистерБамбл.

— Такой одинокий, сэр — Очень одинокий! —воскликнул ребенок. — Все меня ненавидят. О сэр, пожалуйста, не сердитесьна меня!

Мальчик прижал руку к сердцу и со слезами, вызванныминеподдельным горем, посмотрел в лицо спутнику.

Мистер Бамбл с некоторым удивлением встретил жалобный ибеспомощный взгляд Оливера, раза три-четыре хрипло откашлялся и, пробормотавчто-то об этом «надоедливом кашле», приказал Оливеру осушить слезы и бытьхорошим мальчиком. Затем он снова взял его за руку и молча продолжал путь.

Когда вошел мистер Бамбл, гробовщик, только что закрывшийставни в лавке, делал какие-то записи в приходно-расходной книге при светеунылой свечи, весьма здесь уместной.

— Эге! — сказал гробовщик, оторвавшись от книги ине дописав слово. — Это вы! Бамбл?

— Я самый, мистер Сауербери, — отозвалсябидл. — Ну вот! Я вам привел мальчика.

Оливер поклонился.

— Так это и есть тот самый мальчик? — спросилгробовщик, подняв над головой свечу, чтобы лучше рассмотреть Оливера. —Миссис Сауербери, будь так добра, зайди сюда на минутку, дорогая моя.

Из маленькой комнатки позади лавки вышла миссис Сауербери.Это была невысокая, тощая, высохшая женщина с ехидным лицом.

— Милая моя, — почтительно сказал мистерСауербери, — это тот самый мальчик из работного дома, о котором я тебеговорил.

Оливер снова поклонился.

— Ах, боже мой! — воскликнула женагробовщика. — Какой он маленький!

— Да, он, пожалуй, мал ростом, — согласился мистерБамбл, посматривая на Оливера так, словно тот был виноват, что не дорос. —Он и в самом деле маленький. Этого нельзя отрицать. Но он подрастет, миссисСауербери, он подрастет.

— Да что и говорить! — с раздражением отозваласьэта леди. — Подрастет на наших хлебах. Я никакой выгоды не вижу отприходских детей: их содержание обходится дороже, чем они сами того стоят. Номужчины всегда думают, что они все знают лучше нас… Ну, ступай вниз, мешок скостями!

С этими словами жена гробовщика открыла боковую дверь ивытолкнула Оливера на крутую лестницу, ведущую в каменный подвал, сырой итемный, служивший преддверием угольного погреба и носивший название кухни;здесь сидела девушка, грязно одетая, в стоптанных башмаках и дырявых синихшерстяных чулках.

— Шарлотт, — сказала миссис Сауербери,спустившаяся вслед за Оливером, — дайте этому мальчику остатки холодногомяса, которые отложены для Трипа. Трип с утра не приходил домой и можетобойтись без них. Надеюсь, мальчик не настолько привередлив, чтобы отказыватьсяот них… Верно, мальчик?

У Оливера глаза засверкали при слове «мясо», он задрожал отжелания съесть его и дал утвердительный ответ, после чего перед ним поставилитарелку с объедками.

Хотел бы я, чтобы какой-нибудь откормленный философ, в чьемжелудке мясо и вино превращаются в желчь, чья кровь холодна как лед, а сердцежелезное, — хотел бы я, чтобы он посмотрел, как Оливер Твист набросился наизысканные яства, которыми пренебрегла бы собака! Хотел бы я, чтобы он былсвидетелем того, с какой жадностью Оливер, терзаемый страшным голодом, разрывалкуски мяса! Еще больше мне хотелось бы увидеть, как этот философ с таким женаслаждением поедает такое же блюдо.

— Ну что? — спросила жена гробовщика, когда Оливерпокончил со своим ужином; она следила за ним в безмолвном ужасе, с тревогойпредвидя, какой будет у него аппетит. — Кончил?

Не видя поблизости ничего съедобного, Оливер ответилутвердительно.

— Ну так ступай за мной, — сказала миссисСауербери, взяв грязную, тускло горевшую лампу и поднимаясь по лестнице. —Твоя постель под прилавком. Надеюсь, ты можешь спать среди гробов? А впрочем,это не важно — можешь или нет, потому что больше тебе спать негде. Иди! Неоставаться же мне здесь всю ночь!

Оливер больше не мешкал и покорно пошел за своей новойхозяйкой.

Оливер знакомится с товарищами по профессии. Впервые побывавна похоронах, он приходит к неблагоприятному выводу о ремесле своего хозяина

Оставшись один в лавке гробовщика, Оливер поставил лампу наверстак и робко осмотрелся вокруг с чувством благоговения и страха, которое безтруда поймут многие люди значительно старше его. Недоделанный гроб на черных козлах,стоявший посреди лавки, казался таким унылым и зловещим, что холодок пробегал уОливера по спине, когда он посматривал на этот мрачный предмет: ему чудилось,что какая-то ужасная фигура вот-вот медленно приподнимет голову и он сойдет сума от страха. Вдоль стены в образцовом порядке выстроился длинный ряд вязовыхдосок, заготовленных для гробов; в тусклом свете они казались сутулымипривидениями, засунувшими руки в карманы. Таблички для гробов, стружки, гвоздис блестящими шляпками и обрезки черной материи валялись на полу, а стену заприлавком украшала картина, на которой были очень живо изображены два немыхплакальщика в туго накрахмаленных галстуках, стоящие на посту у дверей дома, ккоторому подъезжал катафалк, запряженный четверкой вороных лошадей. В лавкебыло душно и жарко. Казалось, воздух пропитан запахом гробов. Местечко подприлавком, куда был брошен ему тюфяк, напоминало могилу.

Но не только эта унылая обстановка угнетала Оливера. Он былодин в незнакомом месте, а все мы знаем, каким покинутым и несчастным можетпочувствовать себя любой из нас при таких обстоятельствах. У мальчика не былолюбящих или любимых друзей. Не было у него сожалений о недавней разлуке; небыло дорогого, близкого лица, которое ему мучительно хотелось бы увидеть. Но, несмотряна это, на сердце у него было тяжело; и когда он забрался на свое узкое ложе,ему захотелось, чтобы это ложе было гробом, а его, спящего безмятежным инепробудным сном, зарыли бы на кладбище, где тихо шелестела бы над его головойвысокая трава и баюкал густой звон старого колокола.

Утром Оливера разбудили громкие удары ногами в дверь лавки;пока он успел кое-как одеться, неистовый стук повторился раз двадцать пять.Когда он стал снимать дверную цепочку, ноги, колотившие в дверь, утихомирились,и раздался голос.

— Отворяйте, слышите! — кричал голос, которыйпринадлежал тому же лицу, что и ноги.