чувствует она его состояние или сама себе придумывает. Но свои желания сдерживает, конечно. В машине водитель, да и Всеволод Алексеевич настроен на работу, а не на обнимашки. К тому же они почти приехали.

Второй съёмочный день для Сашки оказывается даже легче. Привыкает она, что ли? И к свету, и к громкой музыке, и к необходимости следить за происходящим вокруг. Если б ещё не растущая тревога за Всеволода Алексеевича, было бы совсем нормально. Он вроде бы вошёл в образ, довольно живо комментирует выступления участников, подпевает, шутит. И Сашке остаётся надеяться, что его сил и энтузиазма хватит до конца съёмок. А ещё она надеется, что съёмки завершатся быстро, и поединки займут меньше времени, чем прослушивания.

Сашка отмечает в блокнотике, кто выступил. У Петренко уже один участник вылетел, у Тамары двое. У Всеволода Алексеевича пока все на месте, но двое ещё должны выступить. Сашка так увлекается изучением списка, что даже не замечает, как на сцене разгорается скандал. Она поднимает голову, когда улавливает раздражение в любимом голосе. Что за дела? Вроде всё было мирно: приятная тётушка со странно знакомым Сашке лицом пела весёленькую песню про весну. Песенка тоже была знакомой, пела тётушка неплохо. Ну дребезжал голос по-старчески на верхах, но у кого он тут не дребезжит.

— Поймите, мы не можем оставить всех, — объясняет Всеволод Алексеевич.

— Так объясни мне, хотя бы, Севушка, что не так было в моём выступлении? «Лена, когда ты поёшь про весну, она наступает даже в декабре». Не твои ли это были слова?

У Сашки челюсть отвисает. Да тут какая-то личная история началась. Или продолжается?

— Это были мои слова, Лена. Но сказанные тридцать с лишним лет назад!

А в голосе Туманова уже металл звенит. Сашка таких интонаций от него и не слышала, наверное, никогда. В их обычной жизни никогда. А вот сценический Туманов таким тоном отчитывал коллектив или полоскал Рената.

— Что же изменилось? Постарела? Так и ты, мой хороший, не помолодел!

В студии стоит звенящая тишина. Сашка не понимает, почему не вмешается режиссёр? Ведь происходящее явно выходит за рамки телешоу. И очень хочется надеяться, что не попадёт в эфир. Остальные наставники тоже примолкли, переглядываются. И Сашка не знает, надо ли ей вмешаться? Что бы сделал Ренат? Наверняка потребовал прекратить съёмку и увести странную женщину за кулисы. Объявил бы перерыв, и пусть Всеволод Алексеевич разбирается с дамой. Но Сашка не Ренат. И они с Тумановым не коллеги. Пусть Ренат не был равным своему боссу, но всё же имел совершенно другой статус, чем она, тётя доктор. Ей с ним ещё жить, в конце концов. И она не знает, что сделать, чтобы не рассердить его ещё больше.

— Я и не лезу на сцену, заметь. С репертуаром столетней давности. Прости, Лена, но тебе следовало выбрать другую песню. И я не слышал твои верхние ноты.

— Да уж, идеальным слухом ты похвастать никогда не мог.

Да что ж такое-то! Что за токсичная бабка! Сашка понимает, что Туманов в ярости. Его публично унижают, а он скован рамками приличия, потому что наставник, потому что мужчина, в конце концов. Их беседа и так похожа на кухонные разборки старых супругов.

— Елена, я помню ваше выступление на «Песне года», — вдруг приходит на помощь Тамара. — Это было красиво, нежно, музыкально. И сейчас мы все, я уверена, с удовольствием вспомнили замечательную мелодию нашей юности. Спасибо вам за минутку ностальгии!

Тут просыпаются наконец модераторы, заставляя зрителей подскакивать и орать «Браво», как они делают после каждого номера. И странной тётушке ничего не остаётся, кроме как уйти со сцены под аплодисменты. Всеволод Алексеевич натянуто улыбается. Понимает, что все камеры сейчас сфокусированы на нём. Провожает тётушку взглядом, поворачивается к наставникам.

— Ну, ничего не поделаешь, друзья! Такова жизнь. Кто-то уходит со сцены, кто-то приходит. Творческое долголетие — штука очень редкая. Надо философски ко всему относиться.

Тамара согласно кивает с такой же вежливой улыбкой. Сашка уже вздыхает с облегчением, но в этот момент раздаётся голос Петренко.

— А я не согласен! Я лично не могу относиться философски, потому что ситуация отвратительная! Женщина была достойна пройти дальше! Она замечательно пела.

— Ну так и оставил бы её, Коль! — не выдерживает Всеволод Алексеевич.

И Сашка понимает, что он на пределе. Надо объявлять перерыв и как-то его успокаивать. Ему вообще такие нагрузки не нужны, а нервные — уж тем более. Сейчас и сахар, и астма, всё сразу начнётся. Хорошо, если ещё не давление в придачу.

— А то ты не понимаешь, почему я не оставил!

— Ну вот и сиди молча!

— Перерыв! — раздаётся голос режиссёра.

Сашка срывается со своего места к сокровищу и видит, как он сползает в кресле. Натурально сползает, откинувшись на спинку и безвольно свесив руки с подлокотников. Глаза прикрыл, лицо бледное-бледное.

— Всеволод Алексеевич! Что? Плохо?

Открывает глаза, а взгляд мутный, плавающий. Совсем нехорошо.

— Так, надо отменять съёмку и ехать домой немедленно.

— Нет, — голос звучит твёрдо и с внешним видом совсем не соотносится. — Даже не вздумай. Сейчас быстренько всё доснимем, чуть-чуть осталось. У тебя есть пшикалка?

— Чего? Какая ещё пшикалка? — Сашка даже растерялась. — Ингалятор, что ли?

Ингалятор есть, на всякий случай, но зачем ему? Дышит он как раз абсолютно нормально. Тут или сахар, или давление, или общая усталость. Или всё вместе.

— Нет. Которой сосед наш, таксист спасается.

— Нитроспрей, что ли? Господи, ещё не хватало. Вам зачем? Сердце болит?

Мотает головой.

— Нет. Но он вроде им хорошо так реа… Реанимируется, вот!

— Пошли в гримёрку. Чай вам надо, крепкий. И сахар проверить. А нитроспрей мне надо пшикать, с вами и вашими Леночками.

Сашка ворчит, чтобы хоть как-то отвлечь и его, и себя. Уводит в гримёрку, где, к счастью, никого нет. Тамара и Петренко, видимо, решили свежим воздухом подышать. Или в очереди стоят, в общий туалет. Сахар оказывается низким. Уже легче, поднять проще и быстрее, чем сбить. Сашка быстро заваривает ему крепкий и сладкий чай, ищет в сумке конфеты.

— Здесь шоколадки есть, — Всеволод Алексеевич тянется к вазочке на столе. — Я отсюда возьму, хорошо?

— На здоровье.

Сашка старается сохранять спокойствие. Молча и грустно смотрит, как он расправляется с шоколадкой, как пристраивает ноги на подножку гримировального кресла, чтобы были чуть повыше, как проводит руками по лицу, забыв, что накрашен.

— Завтра весь день будем лежать, — говорит Сашка. — Подъёмы только до туалета.

— Напугала ежа голой жопой. Да с удовольствием.

Сашка хмыкает. Не совсем