Запа завел меня на вершину Аннапурны в день, когда ты родился. Он был там со мной, когда позвонила Тери и сообщила радостную новость. С тех пор он расспрашивал меня о тебе всякий раз, когда мы виделись. Уж он мне и надоел этим своим брюзжанием... все время повторял: мол, негоже отцу забывать сына.

Очевидно, Джош не внял уговорам неведомого мне Запы.

— Запа бросил ходить в горы много лет назад, — продолжил папа. — Он теперь буддийский монах. Живет при храме Индраяни. Тамошний лама разрешил ему нарушить на несколько недель обеты и проводить тебя в базовый лагерь.

— Нарушить обеты?

— Ну, звучит ужасно, но тут нет ничего такого. Я, правда, подробностей не знаю, но почему-то лама решил, что проводить тебя в базовый лагерь — благое дело, какое-то там предзнаменование или в этом духе, — улыбнулся Джош. — Думаю, и пожертвование, которое я оставил в храме, не повредило. С деньгами у них там не сахар.

— Значит, Запа сам согласился?

— Еще бы! Он все хочет тебя увидеть и с тобой познакомиться. И еще. Он, конечно, ни за что в этом не признается, но мне кажется, ему немного наскучило быть монахом.

— И каков он из себя?

— Уклончив, — улыбнулся Джош. — Если он обещает что-то сделать, он сделает, но вовсе не по той причине, по какой ты думаешь, а по какой-то своей. И он ни за что никогда тебе не скажет, почему он делает то или это.

— А? — переспросил я. Джош говорил как Паула и Патрисия, я перестал его понимать.

— Это так просто не объяснишь, — сказал он. — Никто не может знать, что на самом деле движет Запой. Я попросил его проводить тебя в базовый лагерь. Он пообещал, но я готов поспорить: он не потому взялся, что хотел сделать мне приятное или в благодарность за мое пожертвование в храме. У него есть еще какой-то резон это делать — и не один, а с десяток. И скорее всего, ни я, ни ты никогда его не узнаем.

Папа сглотнул.

— Когда он решил бросить скалолазание, это был печальный день, я тебе точно могу сказать. Он побывал на вершине Эвереста больше раз, чем любой другой человек на Земле. Ну, по крайней мере, так говорят. Сам-то он говорит: мол, не помню, сбился со счета, но я-то уверен: он в точности знает, сколько раз был наверху. У него идеальный английский, и хотя он все больше молчит, всякий раз, когда он соблаговолит открыть рот, его нужно слушать, как родную мать. Внимать каждому слову. Шерпы так и делают, а они свое дело знают. Многие перед тем, как идти наверх, заходят к нему в храм за пророчеством. И если он говорит им не ходить в этот раз, то они не пойдут, плати им хоть миллион. Я знаю, я пробовал.

— Как мне его найти?

— Он сам тебя найдет, завтра или послезавтра. Ты же тем временем разберись в снаряге. Большая часть этого барахла — твоя, и тебе понадобится все, что тут есть, если ты хочешь зайти наверх. Я не знал точно, какой у тебя размер, поэтому если что-то не подходит, обязательно скажи Запе, и он обменяет вещь на нужную в местных лавках.

Папа посмотрел на часы.

— Так, мне пора.

Он сделал шаг к двери, но обернулся.

— Счета из ресторана записывай на этот номер. У тебя наличность есть?

Я покачал головой.

Папа вынул из кармана толстую пачку банкнот и протянул мне добрую ее часть.

— Кажется, что это целое состояние, но это иллюзия. Тут семь тысяч рупий, что-то около полутора сотен баксов.

Я взял деньги и спрятал их в ящике.

— Увидимся недели через две, — сказал Джош. — Может, и раньше, если Запа решит, что ты готов. Ах да... перед отъездом я позвоню Тери и скажу, что с тобой все в порядке.

В переводе на человеческий язык, я полагаю, это означало, что он наврет маме про то, где мы и что собираемся делать. Вот и отлично, пусть лучше он ей врет, чем я.

— Удачно добраться до лагеря! — сказал Джош и был таков.

Я неподвижно простоял несколько мгновений, уставившись на дверь. У меня кружилась голова, но точно не от горной болезни. Наверное это Джошева неуемная энергия производит такой эффект.

В дверь вкрадчиво постучали — я едва услышал.

На пороге стоял консьерж. Увидев меня, он еле заметно поклонился.

— Я застелю вам постель, если вы не против.

Он прошел сквозь горы снаряги, словно их не было, и в два счета привел в порядок кровать. Закончив, он посмотрел на окно — занавески были задернуты.

— Так не годится! — сказал он. — Вы пропускаете закат!

И консьерж жестом миллионера, распахивающего двери в свою резиденцию, раздернул занавески.

Перед нами предстали Гималаи, выкрашенные закатным солнцем в розовый и оранжевый. Я знал, что это самые большие горы в мире, но до того мига даже представить себе не мог, какие они на самом деле огромные.

Дохлая снаряга

НАУТРО я спустился вниз в столовую и съел гигантский завтрак, а потом поднялся обратно в номер и принялся рыться в снаряжении.

За последние семь лет я не видел от Джоша ни одного подарка ни на день рождения, ни на Новый год, но эта куча альпснаряги, можно сказать, почти компенсировала обиду за пропущенные им праздники (ну, только почти, конечно). Все вещи были новехонькие, не ношеные, большинство из них я даже никогда в руках не держал — только на картинках в журналах по скалолазанию видел. Тут была и походная плитка, и бухты веревок, и титановые ледорубы, и кошки, и высотные рукавицы, и цифровые фотоаппараты, и регулятор для кислородного баллона с маской, и палатки, и спальники для минусовых температур, и коврики, и часы с альтиметром, и карабины, и батарейки, и жумары*, и скальные крючья, и обвязки, и каски с на лобными фонарями!

* Специальное устойство (кулачковый зажим) для подъема по веревке. Название образовано из фамилий двух изобретателей устройства — швейцарцев Адольфа Жюзи и Вальтера Марти.

Все это необходимо, чтобы преодолеть зону смерти.

Одежда в большинстве случаев была мне мала, особенно ботинки. Наверное, Джош не решился спрашивать